В. В. Розанов
Делающие и неделающие в университете
правитьСекрет половины и более шалопайничествующего студенчества лежит в трех причинах: 1) дипломодобывание; барьер, через который надо перескочить, чтобы получить «карьеру»; 2) давление традиции; 3) привлекательность быта.
Пирогов поступил в университет, чтобы стать врачом и ученым и потому что было у него к этому призвание. К определенной цели и по определенному основанию он и шел совершенно прямым, не дрожащим, не колеблющимся путем. Просто — он поступил, начал учиться и слушать лекции, изучать ряд предметов, от одного к другому, ничего не пропуская, не уставая, радуясь каждому часу занятий. Это и есть норма. Для этого нормального и существует университет, для этого он был основан. Так должно бы быть и со всеми, во всем. Но этого нет.
Для чего поступил Толстой, судя по воспоминаниям «Юности»? Как только он поступил, так и «перестал ходить на лекции». Но тогда для чего же его отдали родители? Родители его не для «чего» отдали, а «почему» отдали: отдали потому, что «нельзя быть образованным человеком, не побывав в университете», и что «вся образованная Россия есть университетская Россия».
Это как перелет птиц: попадали листья, воздух холоднее стал: и все поднялось, все поднялись и полетели. «Куда?» — «В Африку, на юг». — «А вы?» — спрашивают множество шалопайничающих студентов. «Да так, вообще. Все же учатся. Кончают курс в гимназии и поступают в университет. И мы». -«Да вам что нужно в университете?» — «Ну, как что? Лекции, сходки, профессора, книги. Много шума и много движения. Политика и наука. Все, вся цивилизация. Все нам нужно. Мы пришли за цивилизацией в университет. Тремся около нее и золотимся. На это истратить четыре года и тысячи полторы денег — стоит. Потом будем золотыми».
Это — для богатых, со средствами. Бедный думает иначе:
— Мои родители из нищеты не выбились. Всю жизнь были в зависимости, бьши «униженные и оскорбленные». Могли бы быть не хуже других, но никуда не пустили их, потому что были они с первоначальным образованием. Теперь я достукался до аттестата зрелости, а как достукаюсь еще до университетского диплома, то будет разговор другой. И тех, кто унижал моих родителей, — я сам унижу. По крайней мере стану независим от этих подлецов. Университет — это свобода. Университет — это независимость. Университет — это дорога куда угодно, дверь во все комнаты, во все отделы цивилизации. Пройти ее непременно нужно, а там уж я осмотрюсь и выберу.
Чичиков ведь вечный тип — без его индивидуальных черт, а в общем очерке «пробивающегося к состоянию и силе» человека. Его надо только представлять серьезнее и трагичнее, чем это сделал Гоголь. Что такое «классовая борьба», о которой теперь говорят все, которая требует подчинения себе всех других целей, подчинения самой цивилизации, парламентаризма, политики и проч.? Да, это Чичиковы идут «стенкою» на Чичиковых, одни Чичиковы хотят сесть на место других Чичиковых, Чичиковы еще в юности и без средств хотят занять кресла «их превосходительств» Чичиковых, ну или — вождей народных, глав партий и проч. и проч. Ведь есть места казенные, а есть и приватные. Есть место губернатора, есть место директора фабрики, есть место видного члена такой-то фракции. Суть дела в том, что везде «место», т. е. положение, сила и обеспечение. И как Чичиков «все переносил», только бы добиться своего, «выйти в люди», так теперь множество в университете сидит и ожидает диплома или упорно работает и получает диплом даже «с отличием», не имея к науке никакого интереса.
Нужно заметить, что часть этих Чичиковых превосходно работает, как и Чичиков был ведь «весьма талантливым молодым человеком». От этой части людей, как она ни неприятна и ни вредна везде, — невозможно отделаться никому, ничему. Везде она «безукоризненна»… Это есть вечное явление, что-то вечно присущее всему человеческому. Но ровно столько, сколько у нас есть на службах и везде шалопайничающих чиновников, невежественных врачей, явно бессовестных инженеров и вообще людей «никуда», — ровно столько есть в университете их «эмбрионов». Вот эта-то часть, часть бездарных Чичиковых, есть, собственно, единственная настояще-отяготительная часть состава студенчества. Хотя Толстой только «числился» в университете, но ничему не учился, — до такой степени ничему, что в биографии и сочинениях его нельзя отыскать ни одной черточки, зависимо идущей от университета, но, вероятно, никто не захотел бы оторвать его от университета. Ну, например, сто студентов «числятся» в университете, а лекции не посещают: какой вред от этого университету? Вред вот от тех, которые толкутся в университете, «заходят» на лекции; которые занимают в аудиториях место, занимают его в кабинетах, лабораториях и проч. Словом — топчут пол, портят воздух, всем мешают и ничего не делают. От плохих Чичиковых.
Конечно, не надо объяснять, что все эти плохие Чичиковы суть радикалы и «числятся» в левых партиях. «Числятся», как они везде потом и всю жизнь будут «числиться» и получать жалованье. Как в пору первого Чичикова все утверждалось на фундаменте «повиноваться начальству», так все теперь утверждается на фундаменте «не повиноваться начальству», и в четыре университетских года все Чичиковы должны заполучить это «утверждение в духе своего времени», столь же неодолимо нужное, как утверждение «в благонамеренности» было нужно для Павла Ивановича. Поэтому глуп и неудачен тот студент, который за университет не побывал в какой-нибудь «неприятной истории» — без большого риска, но неприятной, и даже очень. Например, за участие в «массовой, огромной, очень принципиальной» сходке был исключен из университета, с правом поступить через год в другой университет. Еще лучше — административная высылка на год, на два. Это — турнир нашего времени: состязание в храбрости, испытание неустрашимости. Кто его выдержал — «посвящен в рыцари». Само собою разумеется, все смышленые — посвящаются. И это не вся причина, но значительная часть причины, что университетская жизнь так шумна и политична; «все рвутся в опасность». При этом положении как не быть «бою». Без убийств — как и на древних турнирах, но с ранами, ушибами, звонкими ударами копий, мечей и лат.
Жизнь как жизнь. Отчего ее не любить.
Все минует, все пройдет!
Что пройдет — то станет мило.
Мысль свести университет к прилежному сиденью на партах и внимательному выслушиванию лекций — навсегда будет неудачной. Нельзя забывать, что университет кроме того, что это есть наука и царство наук, — есть вместе огромный быт, традициональный быт, и вместе исторически волнующийся. «Красное», «белое», «левее», «правее» — все в нем есть. Это качает корабль, когда он идет по волнам. И пусть его качается. Только бы на мели не стоял, только бы шел. То есть только бы в громаде университета, грязной, сорной — лежали золотые зернышки. Только бы не переставали в нем Пирогов и Толстой. Но доказать, чтобы они в какое-нибудь время перестали — невозможно. Ведь в университете были и Чехов, и Гаршин. Едва ли очень были прилежны. Они были в университете не так давно, уже «в наше печальное время».
Не нужно плакать, а лучше смотреть спокойно на дело. Весь сор из университета нельзя убрать и, по-моему, не нужно. В «соре» есть тоже много хорошего. В том, что я назвал бы «богемою» студенчества, в его разгильдяйстве, лености, поразительном иногда невежестве — во всем этом, однако, есть что-то такое безвредное, милое. И Пирогов, и Толстой только и могли самовоспитаться в такой вот «богеме», какая описана в «Юности» и какую описывает Пирогов у себя «в десятом номере» (общежития), или какая передана Погодиным в первых частях его «Дневника». Все минует, все пройдет…
Впервые опубликовано: «Новое Время». 1908. 6 авг. N11638.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_delayuchie_i_nedelayuchie.html.