Две судьбы, быль Аполлона Майкова (Белинский)

Две судьбы, быль Аполлона Майкова
автор Виссарион Григорьевич Белинский
Опубл.: 1845. Источник: az.lib.ru

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.

Том 8. Статьи и рецензии 1843—1845.

М., Издательство Академии Наук СССР, 1955

118. Две судьбы, быль Аполлона Майкова. Санкт-Петербург. В тип. Эдуарда Праца. В 8-ю д. л. 80 стр.

Новый, 1845 год необыкновенно счастлив на поэзию: не успел он пережить еще и трех месяцев, как вот уже другая поэма в стихах, и опять прекрасная.2 Талант г. Майкова, подавший такие прекрасные надежды, развивается и идет вперед: доказательство — его поэма, богатая поэзиею, , прекрасная по мысли, многосторонняя по мотивам и краскам. Тут и яркие картины Италии, и верные очерки России, и высокое, и комическое. За одно можно упрекнуть г. Майкова: иногда он небрежет стихом, и в его поэме есть места не выдержанные, как, например, вся сцена объяснения Нины с Владимиром и убийства, совершенного Карлино. Это тем неприятнее, что Произошло не от недостатка таланта, а от недостатка терпения, от нежелания выправлять и обработывать, иногда даже и совсем переделывать.

Мы не станем излагать содержание поэмы и входить в подробности: поэма такова, что о ней надо говорить или слишком много, или слишком мало. По недостатку времени решаемся на последнее, ограничиваясь несколькими выписками:

В дни древности питомцы Эпикура.

Средь мраморов, под шум падущих вод,

Под звуки лир, в честь Вакха и Амура,

Здесь пиром оглашали пышный свод.

Толпы невольниц, розами убранных,

Плясали вкруг скелетов увенчанных;

Спешили жить они, пока вино

В их кубках было ярко и хмельно,

Пока любовь играла пылкой кровью,

И цвел венок, сплетенный им любовью

Они всё те ж, Авзонии сыны!

Их пир гремит при песнях дев румяных,

В виду руин — скелетов, увенчанных

Плющом и миртом огненной весны.

Меж тем как смерть и мира отверженье

Вещает им монахов мрачный клир,

В земле вскипает лава разрушенья —

Блестит вино, поет веселый пир,

И царствует богиня наслажденья!

Как я люблю Фраскати в праздник летний!

Лавр, кипарис высокой головой

И роз кусты, и мирт, и дуб столетний

Рисуются так ярко на густой

Лазури неба и на дымке дали,

На бледном перламутре дальних гор.

Орган звучит торжественно. Собор

Гирляндами увит. В домах алеют

Пурпурные ковры из окон. Тут

С хоругвями по улицам идут

Процессии монахов; там пестреют,

Шумят толпы; луч солнца золотой,

Прорвавши свод аллеи вековой,

Вдруг обольет неведомым сияньем

Покров, главу смуглянки молодой:

Картина, полная очарованьем!

Для пришлеца она, как пышный сон!

Ее любил Владимир; тихо он

Бродил; но посреди толпы и шума

Обычная теснилася в нем дума.

Любил он видеть праздник сей живой

И тип племен в толпе разнонародной.

Какая смесь! Сыны страны холодной

Сюда стеклись, гонимые хандрой:

Там немец жесткий, будто пня отрубок,

С сигарою и флегмою своей,

И фраскатанка с негой алых губок

И с молнией полуденных очей;

Француз, в своих приемах утонченный,

И селянин Кампании златой

С отвагою я ловкостью врожденной;

И важный бритт, предлинный, препрямой

Всех сущих гидов строгий комментатор,

И подле — огненный импровизатор.

А русские?.. Там много было их,

Но уклонялся русский наш от них.

Как сладко нам среди чужих наречий

Вдруг русское словечко услыхать!

Так рад! Готов, как друга, ты обнять.

Всю Русь святую в незнакомой встрече!

Захочется так много рассказать

И расспросить… Но вот удар жестокий,

Когда в своих объятиях найдешь

Всё тех же, от кого бежал далеко,

Как горько тут порыв свой проклянешь!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Владимир создал для себя пустыню

В своем быту. Он русских убегал,

Но родину, как древнюю святыню,

Как мать, любил и за нее страдал

И веселился ею. Часто взоры

Он обращал на снеговые горы,

И свежий ветр вдыхал он с их вершин,

Как хладный вздох родных своих долин.

Да, посреди полуденной природы

Он вспоминал про шум своих дубров

И русских рек раскатистые воды,

И мрак, и тайну вековых лесов:

Он слышал гул их с самой колыбели

И помнил, как, свои качая ели,

Вся стоном стонет русская земля;

Тот вопль был свеж в душе его, как стоны

Богатыря в цепях. Средь благовонной

Страны олив, он вспоминал поля

Широкие и пруд позеленелый,

Ряд дымных изб, дом барский опустелый,

Где рос он; дом, исполненный затей

Тогда, псарей, актеров, трубачей,

Всех прихотей российского боярства,

Умевшего так славно век канать,

Успевшего так дивно сочетать

Европы лоск и варварство татарства.

Как Колизей, боярское село

У нас свою историю имеет.

Одна у всех: о доме, где светло

Жил дед его, наследник не радеет.

Платя хандрой дань веку своему,

Он, как чужой, в родном своем дому;

Ища напрасно в общей жизни пищи,

Не может он забыться средь псарей;

Сокрывшися в отеческом жилище,

Ругает свет, скучая без людей.

. . . . . . . . . . . . . . .

Не можем удержаться, чтоб не выписать еще из поэмы г. Майкова следующего отрывка, который можно счесть за мастерскую сцену из мастерской комедии. Владимир встречает в Италии знакомого ему графа.

Граф

Здравствуй, друг!

Скажи, где ты? Уж вот, неделя скоро,

Я здесь живу и всё тебя искал.

Был у тебя, ни разу не застал…

Ты схимник стал… Имею честь поздравить!

Здоров ли? Но позволь тебе представить…

Попутчик: вместе ехали мы в Рим.

Владимир

Ах, очень рад.

Имею честь… Я статский

Советник, Лев Иваныч Таракацкий.

А с кем имею честь?..

Владимир
— * * * --
Лев Иваныч

Чин?

Изволили служить?

Владимир

Служил.

Лев Иваныч

В отставке?

Граф

Э, после, Лев Иваныч, ваши справки

Вы наведете… Как живешь?

Владимир

Один,

Как видишь, хорошо.

Граф

Ты знал княгиню

Донскую? Здесь она.

Владимир

Мне всё равно.

Граф

Я здесь нашел родни своей, графиню

Терентьеву.

Владимир

Ты знаешь, я давно

Не езжу в свет.

Граф

Но нет, ведь мы иную

Здесь жизнь ведем. Я нынче не танцую.

Владимир

Что ж? дипломатом стал?

Граф

Совсем не то.

Кузина, я, княгиня, мсье Терто,

Один француз, мы вместе изучаем

Здесь древности. Мы смотрим и читаем,

И спорим… Прелесть этот древний Рим,

Где Колизей и Термы Каракаллы!

Поэзия! не то, что фински скалы!

Жаль, умер Байрон! Мы бы, верно, с ним

Свели знакомство! С Байроном бы вместе

Желал я съездить ночью в Колизей!

Послушал, что бы он сказал на месте,

Прославленном величьем древних дней!

Как думаешь? Ведь это было б чудо!

Владимир

За неименьем Байрона, покуда

Я вам скажу, что лучше вам есть сыр,

Пить Лакрима, зевать на Торденоис

Да танцовать на бале у Торлонн

С графинями, не ездя в древний мир.

Граф

Нет, ты жесток, и ты меня не знаешь.

Донская ангел… Неужели ты

Так зол? Ужель ты вправду полагаешь,

Что мы не чувствуем всей красоты

Италии? Природа и искусства

Рождают в нас совсем иные чувства.

Лев Иваныч

Помилуйте! я то же испытал

И на себе. Конечно, мне в России

Жить дома — лучше: связи и родные,

Карьера вся, почтенье… Но я стал

Совсем иной, и мысли всё такие,

Которых не видал бы и во сне.

Я многое здесь очень охуждаю;

Бездомность, жизнь в café я осуждаю;

Но многого и нет в иной стране.

Не нравятся мне торсы, Аполлоны,

Но как зато понравилися мне

Здесь обелиски! Вечные колонны

Везде одни… и мысль есть у меня,

Как заменить колонну обелиском;

И в Петербург писать намерен я,

Подать проект… сначала людям близким…

Комиссию нарядят для того:

Построить портик, оперев ого

На обелиски… Как моя затея

Вам нравится?

Владимир

Чудесная идея!

Исакий, жаль, к концу уже идет.

Граф

Да, точно.

Владимир

Жаль, идея пропадет.

Лев Иваныч

Вот видите, влияние какое

Италия имеет на умы;

Перерождаемся в ней тотчас мы.

Владимир

О да, ее влиянье роковое!

Студент, советник статский, генерал

Чуть воздухом подышит Буонаротти,

Глядишь, уж знатоком, артистом стал,

Совсем иной по духу и по плоти!

В Венецию ступайте: там, где дож…

Лев Иваныч

Поеду, но в каком же отношеньи

Венеция так интересна? Что ж

Особенно в ней стоит осмотренья?

Владимир

Как для кого. Вас гондолы займут,

Быть может, там; на Риве балаганы,

Паяцы, доктора и шарлатаны

Иль музыка — по вечерам поют

На площади — всё это так приятно!

Лев Иваныч (таинственно)

Остатки всё республики, понятно.

Граф

А женщины! какая красота!

Лев Иваныч

Для женщин я уж стар, не те лета,

И уж пора домой, к жене и деткам,

Граф

Соскучился уж Лев Иваныч наш,

Всё просится к своим гусям, наседкам.

Лев Иваныч

Так создан я и не пересоздашь.

Взгрустнется раз иной: всё б отдал, право,

За свой кружок, домашний самовар

Да борщ, да щи вчерашние с приправой,

Да костоломный русской бани пар.

Что, батюшка? а санки беговые?

Рысак в корню, дугою пристяжные…

Я рад, что я чужбину посетил,

А край родной, как худ ни будь, всё мил.

Владимир Прекрасно, Лев Иваныч, дайте руку!

Лев Иваныч

Что, батюшка, вздохнул?

Граф

Ну, вот пошли…

Чуть выехав из варварской земли,

Оплакивают скифы с ней разлуку!

О скифство!

Владимир

Да, мы скифы. Много в нас

Есть, точно, скифских свойств.

Граф

Гиперборейцы!

С любовию к лесам, к степям, для вас,

Ей-ей, ввек будут чужды европейцы.

Нет, истинно разумный человек —

Космополит. В нем душу восторгает

Развитие, успех; он наблюдает,

Как всё вперед, вперед стремится век,

И где успех, он там отчизну видит.

Отсталое одно он ненавидит.

Жаль, некогда теперь мне; подожди,

Nous discuterons* — решенье впереди…

Но странно, ты не бросил за границей

Патриотических своих идей?

  • Мы еще поспорим (франц.). — Ред.
Владимир

Никак не мог: во мне еще сильней…

Граф

Всё вздор! поверь, окончишь ты больницей

Умалишенных… Faut que je te quitte. *

Прощай, о скиф!

  • Мне нужно тебя покинуть (франц.). — Ред.
Владимир

Прощай, космополит!

Кто ж прав из них? Ей-ей, решить боюсь…

Какая сила в этом слове — Русь!

Вздохнешь, его промолвя, глубоко;

И мысль пойдет бродить так широко,

Грустна, как песни русской переливы,

Бесцветна, как разгул родных равнин,

Где ветер льнет ко груди полной нивы,

Где всё жилье — ряд изб в тени рябин,

А дале — небо бледными краями

Слилось с землей за синими лесами…

Несмотря на наши выписки (впрочем, составляющие по объему слишком незначительную часть поэмы), — читатели найдут в поэме г. Майкова гораздо больше хорошего, нежели сколько обещают им эти выписки, несмотря на всё их достоинство. Обещаем им большое и неожиданное наслаждение…

1. «Отеч. записки» 1845, т. XXXIX № 3 (ценз разр. 28/II), отд. VI, стр. 1—4. Без подписи.

2. Первой поэмой И. С. Тургенева, появившейся в начале 1845 г., был «Разговор», о котором Белинский дал отзыв во второй книжке «Отеч. записок» за 1845 г. (н. т., стр. 110).