Переправясь черезъ Березину, мы продолжали походъ; время склонялось къ вечеру, начало морозить, когда мы подошли къ какимъ-то гатямъ и мостикамъ. Грязь и выбоины были страшныя, орудія и ящики безпрестанно засѣдали. Вытаскивали ихъ людьми, и были безпрестанныя остановки; пѣхота проходила безостановочно по сторонамъ артиллеріи. Нѣкоторыя орудія сворачивали съ гатей, чтобы проѣхать прямо болотомъ, но, проѣхавши нѣсколько, загрузали, вслѣдствіе чего слѣдовавшія сзади по ихъ слѣдамъ, опять сворачивали; такимъ образомъ сдѣлано было множество слѣдовъ и почти половина артиллеріи засѣла въ болотѣ. Часть нашей роты переправилась, подошли квартирмейстеры и сказали, что недалеко наши квартиры. Штабсъ-капитанъ отправился туда съ успѣвшими выбраться изъ болота орудіями въ двѣ лошади, а офицеры, часть солдатъ и уносныя лошади остались для выручки засѣвшихъ въ болотѣ орудій и ящиковъ. Настала ночь и сдѣлалось темно. Такъ какъ засѣвшихъ орудій было множество и принадлежали они разнымъ ротамъ, то всѣ искали свои орудія, окликая по ротамъ. На окликъ подходили солдаты, подпрягали уносныхъ лошадей и съ помощью людей вытаскивали; вытащивши что-нибудь—орудіе или ящикъ—отправлялись опять искать. Къ счастію, отъ мороза болото окрѣпло на столько, что можно было ходить не проваливаясь. Поиски эти продолжались почти до полуночи и мы очень измучились. Когда добрались до квартиры, то нашли теплую избу, и нашъ командиръ дожидался насъ съ ужиномъ, чѣмъ всѣ были очень довольны. Командиръ нашъ, штабсъ-капитанъ, всегда очень заботился объ офицерахъ, за то и офицеры, одинъ передъ другимъ старались облегчить его заботы и тутъ почти заставили его идти впередъ. Съ 19-го на 20-е число ноября былъ сильный морозъ, и съ этого времени морозы начались большіе.
Послѣ березинской переправы останавливались въ небольшихъ въ томъ краѣ селеніяхъ. Первоначально давали на роту одинъ или два двора; но однажды весь корпусъ остановился въ небольшой деревушкѣ, дворовъ въ пятнадцать, и назначена была дневка. На нашу роту дали одинъ только дворъ съ огородами, безъ избы; избу же во дворѣ занялъ полковой командиръ съ своимъ штабомъ. Ротнаго нашего командира полковой командиръ принялъ къ себѣ, а намъ приходилось дневать на дворѣ при огняхъ: морозъ былъ большой и мы призадумались надъ своимъ невыгоднымъ положеніемъ. Въ углу двора, подъ навѣсомъ, замѣтили мы что-то въ родѣ амбара; разсмотрѣвши, увидѣли, что, то была сушильня для конопли и льна. Въ углу ея была печка изъ камней, были въ ней палати изъ жердей, на которыя клали ленъ, а вся она была покрыта внутри толстымъ слоемъ сажи. Мы приказали ее истопить и обтереть, по возможности, сажу; на жердяхъ послали солому, и когда прошелъ дымъ, то сдѣлалось очень тепло. Мы тамъ расположились и велѣли еще прорубить въ стѣнѣ окно для свѣта, заслонивъ его смазанной саломъ бумагой. У насъ былъ поручикъ, славный офицеръ, онъ въ подобныхъ случаяхъ говорилъ: «голь на выдумки хитра». Тутъ не только мы разогрѣлись, что называется до костей, но еще пускали и солдатъ согрѣваться. Мы были очень довольны своимъ помѣщеніемъ, жалѣли только, что не было тутъ нашего солдата-сказочника.
Морозы продолжались. Однажды пошелъ снѣгъ и поднялась такая мятель, что глаза засыпала; къ счастію мы проходили густымъ лѣсомъ, немного защищавшимъ насъ. Къ вечеру снѣгу намело очень много; лошади тащились съ трудомъ, наконецъ начали приставать и не было средствъ дойти до своихъ квартиръ. Узнавши отъ проводника, что до нашихъ квартиръ еще далеко, мы не знали что дѣлать. Фуражъ и сухари для людей были у насъ на орудіяхъ, но, въ такую мятель и морозъ, остановиться въ лѣсу, не имѣя сухихъ дровъ и воды, не было возможности. Наконецъ вышли мы на не большую прогалину въ лѣсу; она находилась около небольшой деревушки, немного въ сторонѣ отъ дороги, и вся была въ кострахъ; на ней стояло нѣсколько артиллерійскихъ ротъ, тоже остановившихся за непогодой. Начали и мы искать въ деревушкѣ мѣста, гдѣ бы пріютиться, но всѣ дворы и избы были заняты. Въ сторонѣ деревушки, подлѣ лѣса, замѣтили мы избушку и въ ней огонь. Мы зашли туда и застали тамъ какихъ-то чиновниковъ, по ихъ словамъ, изъ главной квартиры. Мы объяснили имъ наши обстоятельства и они насъ приняли. При избѣ былъ сарай и загородь изъ жердей; жерди тотчасъ разобрали солдаты для костровъ и, не смотря на мятель, нашли водопой и варили кашу съ говядиной. Обыкновенно днемъ останавливались на привалѣ на самое короткое время, и пищи уже не варили, а довольствовались сухарями и остатками отъ ужина; вечеромъ-же всегда варили для себя и заставляли варить солдатъ, не смотря ни на какія обстоятельства. Изба была не большая, но теплая; мы расположились въ ней и варили для себя ужинъ. Только-что мы сѣли за столъ ужинать, пригласивъ и чиновниковъ, какъ вломились къ намъ еще нѣсколько офицеровъ. Впереди ихъ шелъ, извѣстный въ то время своею удалью, артиллерійскій подполковникъ. Мы сначала его не узнали, до того онъ и бывшіе съ нимъ были обсыпаны снѣгомъ. Прежде всего онъ спросилъ—кто здѣсь расположился въ избѣ; когда сказали ему кто такіе, онъ воскликнулъ: «А, это наши артиллеристы, значитъ, примутъ и насъ!» Когда ему объяснили, что это квартира чиновниковъ изъ главной квартиры, онъ возразилъ: «Чиновники при главной квартирѣ, согласитесь, есть и подлецы и мошенники, намъ нѣтъ до нихъ дѣла, а приняли бы свои....» Дѣлать было нечего, хотя и не рады были такимъ гостямъ, но штабсъ-капитанъ сказалъ: «Съ моей стороны съ удовольствіемъ соглашаюсь» и пригласилъ ихъ за столъ; чиновники-же не только не возражали, но даже притаились по угламъ. Подполковникъ досталъ изъ-за шинели нѣсколько вяземскихъ пряниковъ, потребовалъ отъ человѣка штофъ водки и представилъ все это на столъ за свою долю. Поужинавши кое-какъ, улеглись. Подполковникъ со своей ротой также не могъ дойти до квартиръ и былъ въ положеніи, подобномъ нашему. Онъ былъ извѣстенъ за человѣка съ дерзкимъ и веселымъ характеромъ; поэтому, какъ только мы поразговорились съ нимъ, намъ стало пріятно и мы почти половину ночи весело проболтали. Этотъ храбрый и умный человѣкъ кончилъ свою карьеру чрезвычайно несчастливо. За дерзость былъ онъ разжалованъ въ солдаты, потомъ опять провинился, и носился слухъ, что онъ былъ прогнанъ сквозь строй и куда-то сосланъ. Наше первое знакомство съ нимъ было такого рода. Не помню когда и гдѣ, на хорошей впрочемъ дорогѣ, встрѣтилась сухая рытвина и на ней не большой и худой мостикъ. Пѣхота проходила по сторонамъ мостика; артиллерія же, имѣя остановку, нѣсколько столпилась; переѣзжали роты подполковника и наша почти разомъ: переѣдетъ часть его роты и часть нашей. Вдругъ вздумалось ему остановить нашего ѣздоваго съ ящикомъ; онъ ударилъ ѣздоваго своей нагайкой и замахнулся въ другой разъ; ѣздовой-же, чтобъ уйти отъ него, ударилъ по лошадямъ. Ящикъ былъ запряженъ двумя лошадьми. Случилось-же такъ, что подполковникъ потерялъ стремя и въ него попала оглобля. Подполковникъ кричалъ ѣздовому, чтобы остановился, и въ запальчивости билъ его нагайкой, а ѣздовой не видя случившагося, и чтобы отвязаться отъ него, гналъ лошадей и тащилъ его за собой, что продолжалось довольно долго; такъ-какъ при этомъ было множество людей, то поднялся сильный смѣхъ.
Непріятельская армія уже не существовала, а бѣжалъ одинъ сбродъ отъ нея, забираемый казаками и другими отрядами. Такъ-какъ сраженія не ожидали и не предвидѣли никакой опасности, то продолжали преслѣдованіе безъ прежняго военнаго порядка. Шли какъ въ мирное время: всякая артиллерійская рота и каждый полкъ отдѣльно. Получали росписаніе квартиръ и брали проводниковъ до мѣста своего назначенія. Получали по два или по три двора на роту. Артиллерія всегда останавливалась на пунктахъ, лежавшихъ по пути, а пѣхота отходила и въ сторону. Съ своими полками сходились рѣдко, а кавалеріи совсѣмъ не видали. Не доходя Вильны, нашей ротѣ назначены были квартиры между Ошмянъ и Ольшанъ, почти на равномъ отъ обоихъ разстояніи. Назначили намъ для квартиръ не большую деревушку, дворовъ въ двадцать или тридцать, на разстояніи отъ дороги въ сторону около версты; подлѣ дороги былъ расположенъ нашъ артиллерійскій паркъ; тамъ были два пустые домика, мы ихъ поправили и заняли для караульныхъ и мастерскихъ. Въ этомъ походѣ бросили нѣсколько лошадей, такъ что большая часть ящиковъ была запряжена парами. Оставшіяся лошади были довольно изнурены, но еще въ такомъ видѣ, что могли продолжать походъ. Изъ отставшихъ людей часть насъ догнала чрезъ нѣсколько дней; но отставшихъ числилось не много. Обозы не были въ особомъ вагенбургѣ, какъ это было въ военное время, а послѣ Березины примкнули къ ротѣ и вмѣстѣ съ нею слѣдовали. Въ нашей артиллеріи и въ обозахъ произошло разстройство, можно сказать, отъ пустаго случая. Еще не доходя Березины, сломались двѣ оси у ящиковъ; рота пошла дальше, а для поправки ящиковъ оставили фейерверкера, кузницу и мастеровыхъ. Фейерверкеру показалось привольнѣе идти сзади арміи, и онъ уже дня черезъ два по приходѣ нашемъ на постоянныя квартиры догналъ насъ. Такимъ образомъ отъ самой Березины не было у насъ мастеровыхъ, и мы крайне нуждались въ ковкѣ лошадей и въ другихъ поправкахъ, такъ что одно орудіе и одинъ ящикъ принуждены были поставить на полозья. По тогдашнему обычаю ротный командиръ порядочно вздулъ фейерверкера; но это не вознаградило потеряннаго. Какъ только остановились на мѣстѣ, тотчасъ занялись исправленіемъ артиллеріи и обозовъ. Принялись исправлять, по возможности конскую сбрую (аммуницію), поправляли обмундировку людей, особенно занялись сапогами, такъ что, много, недѣли черезъ двѣ, могли бы выдержать какой угодно, походъ. Заняли въ деревнѣ большую курную избу и вычистили ее. Тамъ расположился штабсъ-капитанъ со всѣми офицерами, которыми были, поручикъ, два подпоручика и прапорщикъ. Подпоручикъ, англичанинъ, рѣдко шелъ съ ротой, являлся только къ ужину, часто отставалъ и на постоянныя квартиры пришелъ, кажется, на другой день; онъ занялъ мѣсто въ общей квартирѣ за печкой и оттуда являлся только къ обѣду и ужину. Человѣкъ у него былъ собственный, очень хорошій да вдобавокъ еще кларнетистъ. Штабсъ-капитанъ, тоже, игралъ на кларнетѣ и походомъ сохранилъ его; игралъ самъ и заставлялъ играть и этого человѣка. Намъ забавно было слышать, какъ онъ уговаривалъ своего барина и срамилъ его. Подполковникъ, по пріѣздѣ въ роту, сдѣлалъ представленіе начальству объ этомъ офицерѣ, и его перевели отъ насъ въ какой то гарнизонъ. Людей и лошадей размѣстили по прочимъ дворамъ.
Въ продовольствіи не только не нуждались, но имѣли его въ изобиліи. Въ разстояніи версты отъ нашихъ квартиръ, въ лѣсу, былъ панскій фольварокъ, тамъ былъ не большой домикъ и огромныя гумна, наполненныя немолоченою рожью, овсомъ, горохомъ, сѣномъ и другими сельскими продуктами. Мы совершенно ими завладѣли и поставили тамъ караулъ, противиться никто не смѣлъ. Какъ сами солдаты, такъ и жители деревни, гдѣ мы квартировали, молотили хлѣбъ для насъ и для себя. Напротивъ домиковъ, занятыхъ подъ караулъ и около которыхъ стояла наша артиллерія, была корчма, при ней водяная мельница и не большой винокуренный заводъ. Все это держалъ въ арендѣ жившій тамъ еврей. Онъ мололъ для насъ муку и изъ положенной доли ржи выкуривалъ для роты водку. Такъ-какъ у насъ былъ достатокъ въ продовольствіи, то мы и не хлопотали о полученіи его изъ магазиновъ или запасовъ, да и хлопотать было негдѣ. Расположенныя въ окрестностяхъ, артиллерійскія роты и полки продовольствовались подобнымъ-же образомъ. Только говядину было доставать затруднительно. Ѣздилъ я въ Ошмяны и Ольшаны, гдѣ не оказалось рѣшительно никакихъ продовольственныхъ запасовъ и съ трудомъ я могъ достать у евреевъ сахару, чаю и табаку. Была у насъ во дворѣ баня, и какъ дровъ было изобильно, то и топили ее безпрестанно, какъ для себя, такъ и для людей.
Хотя мы проходили отъ Березины не по большой дорогѣ, по которой тянулся главный французскій сбродъ, и за ними наши отряды, однако видно было, что и по нашей дорогѣ проходили французы. По дорогѣ довольно попадалось брошенныхъ ими пушекъ и много зарядныхъ ящиковъ и разныхъ фуръ. Кто ихъ подбиралъ, намъ было неизвѣстно. Тащилось множество французскихъ бродягъ, какъ по одиночкѣ, такъ и по нѣскольку человѣкъ вмѣстѣ, въ самомъ жалкомъ видѣ; на нихъ никто не обращалъ вниманія. Одѣты они были большею частью такъ, что смотрѣть на нихъ было и смѣшно и жалко; на нихъ были надѣты и жидовскіе кафтаны и шапки, священническія рясы, накинуты на плечи ковры и рогожи. Правда, и между нами не рѣдкость было встрѣтить офицера въ нагольномъ, корявомъ тулупчикѣ, съ саблей или шпагой на боку, въ какомъ-нибудь плащѣ или буркѣ, накинутыхъ сверху. Французы по дорогѣ подходили къ солдатамъ и выпрашивали у нихъ хлѣба, просились къ нимъ на квартиры и погрѣться у ихъ огней. Солдаты наши видѣли въ нихъ уже не непріятелей, но своихъ ближнихъ и дѣлились съ ними; жители же не только не давали имъ ѣсть, но не пускали и въ избы. Замерзшіе французы валялись по дорогѣ въ разныхъ положеніяхъ, какъ какія-нибудь статуи. Валялось по дорогѣ много и павшихъ лошадей. Мерзлые люди почти всѣ были обобраны, даже безъ рубахъ; обдирали этихъ мертвецовъ больше жители. Въ этомъ участвовалъ, какъ въ послѣдствіи оказалось, и нашъ барабанщикъ. Во все время похода онъ прицѣплялъ свой барабанъ къ запасному лафету и, такъ какъ до него не было никакой надобности и никто не обращалъ на него вниманія, шлялся по сторонамъ и марадерничалъ; у него оказалось, впослѣдствіи, нѣсколько часовъ и довольно золотыхъ и серебряныхъ французскихъ монетъ. Много въ это время поживились казаки. Хотя они много трудились и старались, но не даромъ. При случаѣ они гуляли и кутили. Въ одномъ мѣстечкѣ, въ Бѣлоруссіи, разсказывалъ мнѣ еврей-трактирщикъ: «Когда козаки шли обратно, то дневали въ нашемъ мѣстечкѣ, зашли ко мнѣ въ трактиръ человѣкъ тридцать, а може и больше, да и разгулялись. Давай хозяинъ и рому и вина, и портеру, за все кидали впередъ серебряныя и золотыя французскія деньги и не торговались, только подавай. Я—разсказывалъ Еврей—управлялся и бѣгалъ, ажъ, самъ не свой, да еще и слышу, какъ они говорятъ между собою:—Что за славный у насъ хозяинъ, хотя и еврей, рѣдко такихъ и видали, какой усердный, какой старательный. Одинъ изъ нихъ отозвался на это:—Нашъ хозяинъ стоитъ того, что бы принять его въ наше братство.—Ну чтожъ, сказали другіе,—за чѣмъ дѣло стало? принять, такъ и принять… Я все это слышу и у меня, ажъ, на душѣ весело стало. Подошелъ ко мнѣ одинъ да и говоритъ:—Много мы ходили по свѣту и видѣли всякаго народу, но такого славнаго и усерднаго хозяина рѣдко встрѣчали и мы порѣшили принять тебя въ свое братство, если ты хочешь.—Я только кланяюсь, мнѣ стало ажъ смачно, ажъ облизуюсь. Вотъ онъ обнялъ меня, да помаленьку три раза стукнулъ меня въ лобъ своимъ лбомъ. Такой у насъ, говоритъ, обычай брататься, и мы уже съ тобой побратались. Подошелъ другой и такимъ же образомъ стукнулъ меня въ лобъ три раза, но уже по крѣпче, третій еще крѣпче и такъ дальше, а какъ дошло до десятаго, то у меня и въ очахъ позеленѣло; слышу только, что хохочутъ и такъ и заливаются смѣхомъ. Я хотѣлъ было упасть, такъ нѣтъ, такъ и передаютъ одинъ другому изъ рукъ въ руки, а какъ братался послѣдній, то я уже и не чувъ и не бачивъ, насилу живъ остался. На лбу у меня вскочила такая шишка, что больше кулака, а лбы у нихъ, собачьихъ дѣтей, неначе желѣзные».
Случалось, что передовой съ орудіемъ наѣдетъ на заметенный снѣгомъ трупъ, слѣдующіе за нимъ уже ни какъ не своротятъ, чтобъ объѣхать, и какъ пройдетъ вся рота, то трупъ почти размозжатъ колесами, что производило чрезвычайно непріятное впечатлѣніе. По селеніямъ и деревнямъ валялось тоже много мерзлыхъ людей, а по корчмамъ цѣлыми десятками, особенно по корчмамъ въ полѣ и лѣсахъ. Корчмы зажигали французы, чтобы скорѣе согрѣться, и тамъ же умирали; валялись они тамъ съ обгорѣлыми руками и ногами. Часто заставали корчмы еще не сгорѣвшими, а тамъ жарились и несчастные французы, отчего запахъ былъ нестерпимый. Стало такъ много появляться несчастныхъ французовъ, что не имѣли возможности имъ помогать. До того присмотрѣлись къ нимъ, что почти потеряли человѣческое чувство и смотрѣли на нихъ уже не какъ на людей, но какъ на какихъ-либо жалкихъ животныхъ. Да и чѣмъ мы могли помочь имъ? Забирать съ собой на орудія не было возможности: скорѣй бы еще замерзли. Дашь какой нибудь сухарь, да и махнешь рукой, думая: «все равно пропадать тебѣ, не сегодня, такъ завтра». Да и лишнихъ сухарей становилось все меньше и меньше. Солдатъ тоже дастъ послѣдній сухарь, да и спроситъ: «Что, братъ, какова Россія?—Не скоро забудешь ее?—Какой тебя лѣшій сюда носилъ»? А тотъ только смотритъ, вытараща глаза. Были такіе изъ солдатъ, что, увидѣвъ какого-нибудь замерзшаго француза, сидящаго подъ деревомъ съ открытыми глазами и ртомъ, подойдетъ къ нему и скажетъ: «Что вытаращилъ глаза? Чего не видалъ? Вишь оскалилъ зубы, да еще смѣется! Не хочешь ли покурить трубочки?»—Такихъ старые солдаты останавливали, говоря: «Что ругаешься, дуралей? Не угадалъ еще, что съ тобою будетъ?» И какіе люди были между этими несчастными! И молодые, и красивые, и видные, хотя и съ искаженными лицами; замѣтно было, что и не изъ послѣднихъ слоевъ общества. До настоящаго времени не выходятъ у меня изъ головы потрясающія душу слова: «O! monsieur, monsieur… O! mon Dieu, mon Dieu[1]».... съ которыми обращались эти несчастные къ проходившимъ офицерамъ и солдатамъ. Хотя мы насмотрѣлись уже тогда на убитыхъ и раненыхъ и привыкли къ ужасамъ, но не могли равнодушно смотрѣть на этихъ страдальцевъ. Видѣть въ страдальческомъ положеніи подобнаго себѣ и не имѣть средствъ помочь ему—ужасно! Что долженъ былъ чувствовать главный виновникъ такихъ несчастій Наполеонъ? У него, видно, была желѣзная душа, что онъ, послѣ такихъ ужасовъ, не угомонился, но еще собралъ армію и пустился воевать.
Когда мы остановились на квартирахъ, къ намъ много приходило французскихъ скитальцевъ. Имъ въ деревнѣ отвели особую избу, давали хлѣбъ и водку. Набралось ихъ человѣкъ двадцать и болѣе. Всѣ они были почти больны, но медицинскихъ средствъ у насъ рѣшительно не было. Мало изъ нихъ осталось въ живыхъ. Умершаго товарищи же выбрасывали вонъ безъ всякой церемоніи. Нашъ штабсъ-капитанъ навѣщалъ ихъ, съ нимъ ходилъ и я. Запахъ отъ нихъ былъ очень тяжелый. Нѣкоторые изъ этихъ несчастныхъ оказались портными и сапожниками. Солдаты принимали ихъ къ себѣ, и они удивительно какъ усердно работали, только-бы кормили и не выгоняли ихъ. Отъ того ли, что имѣли сообщеніе съ этими людьми, или отъ того, что послѣ такихъ тяжкихъ трудовъ вдругъ поступили на покой, наши солдаты начали болѣть, больше горячками и человѣка два умерло. Заболѣли и два офицера, особенно нашъ любимый подпоручикъ Шилеръ выдержалъ сильную горячку, но остались живы.
Переправилась главная армія и мы съ нею черезъ Березину 19-го ноября, но когда пришли на постоянныя квартиры около Вильно, не припомню. Походъ отъ Березины продолжался, надо полагать, двѣ недѣли. Во все это время были безпрерывные морозы. По дорогѣ былъ снѣгъ, мѣстами довольно глубокій, такъ что колеса врѣзывались въ него, отъ чего было тяжело для лошадей и затруднялось движеніе артиллеріи. Отъ морозовъ снѣгъ былъ сухъ и сыпокъ; людямъ тяжело было идти, за то согрѣвались.
Не только иностранные писатели, но и наши слишкомъ много преувеличиваютъ морозы. Они пишутъ, что отъ Березины до Вильно были постоянные морозы отъ 25° до 27° и доходили до 28°. Пѣхота при такихъ морозахъ, идя скорымъ шагомъ по сыпкому снѣгу, могла бы согрѣваться; пришедши на квартиры, она имѣла время отдохнуть по избамъ и у разложенныхъ огней: ей только и было дѣла, что составить ружья въ козлы и поставить нѣсколькихъ часовыхъ. Въ артиллеріи же было труднѣе—она тянулась очень медленно по снѣгу. Когда не было остановокъ, то мы уходили въ часъ версты четыре. Безпрестанно случалось, что орудія и ящики засѣдали въ снѣжныхъ сугробахъ и раскатахъ, случалась ломка и другія остановки. Переходъ въ двадцать или двадцать пять верстъ совершали мы въ теченіи цѣлаго дня. Поднявшись почти до свѣта, часто приходили на ночлегъ часу въ осьмомъ, а иногда и позже. Однажды, даже, не ночевали на своихъ квартирахъ по случаю вѣтра и мятели. Днемъ давали артиллеріи отдыхъ только часа на полтора или на два. Въ это время нужно было доставать фуражъ: голодныя лошади не повезли бы по такой тяжелой и ухабистой дорогѣ; питаясь гнилою соломою съ крышъ и обгрызывая хвосты одна у другой, какъ пишутъ историки, онѣ не далеко бы ушли; нужно было отпречь и разставить ихъ, подмазать колеса въ артиллеріи и обозахъ, при чемъ приходилось иногда съ трудомъ вытаскивать застывшія чеки у осей. Приходилось расчищать водопои въ рѣкахъ, а иногда поить лошадей изъ колодцевъ. Пищу варили большею частію на открытомъ воздухѣ. Наконецъ нужно было запрягать лошадей и укладываться. Вставали рано, останавливались поздно. Если принять во вниманіе все предъидущее, то мало оставалось времени солдатамъ грѣться по избамъ: большую часть времени оставались на морозѣ. Упомянутыя работы производились въ потертыхъ и выношенныхъ шинеляхъ и мундирахъ, въ киверахъ, въ обыкновенныхъ солдатскихъ сапогахъ, въ плохихъ рукавичкахъ. Да было довольно и такого дѣла, которое нужно было дѣлать голыми руками, напримѣръ: мазать колеса, распрягать и запрягать лошадей и прочее. Не смотря на то, замерзшихъ у насъ не было; было нѣсколько человѣкъ, больше молодыхъ, съ примороженными носами и пальцами на рукахъ и ногахъ, но очень мало. Съ нашими солдатами случалось почти тоже самое, что и въ мирное время въ зимніе походы, при всѣхъ выгодахъ. Штабсъ-капитанъ имѣлъ волчью шубу, у меня былъ тулупчикъ, но походомъ я такъ истаскалъ его, что были только остатки. Прочіе офицеры были въ мундирахъ, потертыхъ легкихъ шинеляхъ, но, накидывая сверху плащи изъ крестьянскаго сукна, они достаточно согрѣвались. Во всей ротѣ было, можетъ быть, съ полдюжины тулупчиковъ на солдатахъ. Знали, что купить ихъ было и не гдѣ и не на что, но мы не доискивались, откуда ихъ доставали.
Что иностранные писатели, всѣ почти единодушно, приписываютъ истребленіе наполеоновской арміи голоду и морозамъ, то это неудивительно. Всѣ почти имѣли тамъ своихъ представителей и не сознаться же имъ предъ цѣлымъ свѣтомъ и потомствомъ, что истребили ихъ дѣйствія русскихъ армій. Странно, что и наши историки истребленіе наполеоновской арміи приписываютъ тѣмъ же причинамъ, не изслѣдуя настоящихъ причинъ. И неужели позднѣйшее потомство останется навсегда того мнѣнія, что наполеоновская армія истреблена не мужествомъ и терпѣніемъ русскихъ войскъ и распорядительностію генераловъ, а голодомъ и морозами? Русская армія тоже страшно терпѣла и даже болѣе, чѣмъ наполеоновская, такъ-какъ шла сзади ея, а слѣдовательно должна была продовольствоваться остатками отъ нея. Непріятельская армія въ бѣгствѣ бросала оружіе и прочую аммуницію и бѣжала съ одними только пустыми ранцами, а часто и безъ нихъ, между тѣмъ какъ наша шла въ полной аммуниціи, даже не оставляя шанцеваго инструмента. Правда, было много отставшихъ и въ нашей арміи, но это происходило не отъ голода и холода, а отъ непомѣрныхъ трудовъ. Большая часть офицеровъ были люди недостаточные и потому, при маломъ жалованьи, были привычны ко всякимъ лишеніямъ; но было довольно пожилыхъ генераловъ и штабъ-офицеровъ, имѣвшихъ нужду въ покоѣ. Много было офицеровъ знатныхъ фамилій и богатыхъ, привыкшихъ къ роскоши и всякаго рода удовольствіямъ; тутъ же они не только были лишены всякихъ удобствъ, но и принуждены были валяться въ пыли на землѣ и соломѣ, подъ дождемъ въ грязи, питаться сухарями и тощей говядиной; впрочемъ, при отступленіи къ Тарутину, проходя Витебскъ, Полоцкъ, Смоленскъ, Вязьму и другіе города, они могли доставать необходимые запасы, даже предметы роскоши. Отъ Тарутина же до Вильно, въ продолженіи двухъ мѣсяцевъ, мы не проходили ни одного города, а потому, кромѣ скудныхъ припасовъ у незначительнаго числа маркитантовъ, ни гдѣ не могли ничего достать ни за какія деньги; съ трудомъ даже доставали самый простой курительный табакъ. И не только ни отъ кого не слышно было ропота и жалобъ, но даже было въ обыкновеніи хвалиться пренебреженіемъ къ удобствамъ.
Всѣмъ извѣстно, что значитъ морозъ въ 25 градусовъ. При безпрерывныхъ морозахъ, въ теченіи двухъ недѣль слишкомъ, отъ 25° до 27° невыдержалъ бы не только французскій, но и нашъ солдатъ, да еще при тогдашней одеждѣ, плохой пищѣ, усиленныхъ трудахъ и неудобныхъ квартирахъ.
Разсматривая причины и обстоятельства истребленія и гибели такой многочисленной и устроенной арміи, какъ наполеоновская, приходишь къ тому заключенію, что во всемъ этомъ видно дѣйствіе Всевышняго промысла. Кто могъ предвидѣть такія, потрясающія душу, событія, которымъ мало примѣровъ въ исторіи человѣчества? Наполеонъ, великій полководецъ, великій законодатель, при всей его геніальности, не могъ предвидѣть такихъ послѣдствій; Всевышній промыселъ помрачилъ его умъ! Фельдмаршалъ Кутузовъ хорошо зналъ свою родину и выносливость своихъ солдатъ и оказалъ великую услугу Россіи, щадя и сохраняя свои войска. При несчастіи и бѣдствіи Россіи, кто вдохнулъ въ душу императора Александра I-го мысль: не заключать миръ въ Москвѣ?… Заключи онъ тогда миръ—Наполеонъ возвратился бы во Францію со славою, а Россія, хотя и не на долго, потеряла бы свое величіе… И тутъ явно видно дѣйствіе Всевышняго промысла. Императоръ Александръ I-й самъ это созналъ и повелѣлъ отчеканить на медали 1812 года: «Не намъ, не намъ, а имени Твоему.»
Примѣчанія править
- ↑ фр. O! monsieur, monsieur… O! mon Dieu, mon Dieu — «О! господин, господин… О! боже мой, боже мой…» — Примечание редактора Викитеки.
