Биография протоиерея Николая Герасимовича Скопина (Соколов)/1891 (ДО)

Біографія протоіерея Николая Герасимовича Скопина
авторъ В. П. Соколовъ
Изъ сборника «Саратовский исторический сборник СУАК в память 300-летия города». Опубл.: 1891. Источникъ: Саратовский исторический сборник, издаваемый Саратовской ученой архивной комиссией в память 300-летия города Саратова. — Саратов, 1891. — С. IX—XXIX. Индекс в Викитеке

[IX]
ПРОТОІЕРЕЙ
НИКОЛАЙ ГЕРАСИМОВИЧЪ СКОПИНЪ.

Авторъ нижеслѣдующихъ «Записокъ дневныхъ» про­тоіерей Николай Герасимовичъ Скопинъ. Родился онъ 29 ноября 1767 года въ Саратовѣ. Отецъ его Герасимъ Алек­сѣевичъ Скопинъ, былъ дьячекъ при Крестовоздвиженской, что нынѣ въ женскомъ монастырѣ, церкви, а впо­слѣдствіи въ 1796 году священникъ при церкви св. Сер­гія Радонежскаго Чудотворца[1]. Первоначальное образо­ваніе Николай Герасимовичъ получилъ въ астраханской духовной семинаріи, которая въ то время[2] отличалась многолюдствомъ учащихся.

Герасимъ Алексѣевичъ, отличавшійся природнымъ не­дюжиннымъ умомъ, хорошо понималъ важное значеніе сис­тематическаго образованія, и ему страстно хотѣлось дать своему Николаю именно такое образованіе «настоящее», а не такое, какъ самъ онъ получилъ, букварное. Желаніе [X]это тѣмъ болѣе крѣпло въ немъ, что онъ рано замѣтилъ въ сынѣ быстрый умъ, пылкое воображеніе и счастливую память. Но его въ то же время мучило раздумье: на какія средства дать сыну желаемое образованіе да еще въ чужомъ городѣ? Самъ онъ былъ бѣднякъ и при этомъ отецъ многочисленнаго семейства (10 человѣкъ дѣтей)[3], такъ что всѣхъ доходовъ ему едва хватало «на соль». Легко представить себѣ положеніе отца, боровшагося между бѣдностью, граничившею съ нищетой, и искреннимъ желаніемъ видѣть сына «ученымъ!» Послѣднее, однако, одер­жало верхъ, и вотъ Николай Скопинъ сталъ семинари­стомъ съ іюня 1778 г. Отцу не пришлось раскаиваться, что онъ, питаясь съ остальной семьей своей впроголодь, отъ времени до времени издерживался на сына — семина­риста, потому что послѣдній всѣ классы семинаріи про­ ходилъ первымъ ученикомъ.

Блистательно окончивъ курсъ семинарскихъ наукъ — первымъ студентомъ[4] — Николай Герасимовичъ посланъ былъ семинаріею въ 1785 году въ Московскую духовную академію, которую окончилъ въ 1788 году также вполнѣ успѣшно и возвратился въ Астрахань, въ семинарію на должность преподавателя греческаго языка, философіи и богословія. Въ слѣдующемъ 1789 г. 1 іюня Николай Герасимовичъ женился по любви на діаконской дочери Аннѣ Борисовнѣ и вскорѣ затѣмъ былъ рукоположенъ во свя­щенника къ Воздвиженской церкви; въ 1791 опредѣленъ публично[5] толковать въ семинаріи св. Писаніе и [XI]кати­хизисъ и и. д. увѣщателя по присутственнымъ мѣстамъ въ г. Астрахани; въ 1793 назначенъ префектомъ (инспек­торомъ) семинаріи и переведенъ въ каѳедральный соборъ; въ 1795 году опредѣленъ присутствующимъ въ духовной консисторіи и проповѣдникомъ — учителемъ обращающихся въ христіанство иновѣрцевъ; въ 1796 году изъ собора переведенъ къ благовѣщенской, что въ женскомъ мона­стырѣ, церкви; произведенъ въ протоіерея и перемѣщенъ въ г. Балашовъ, къ архангельскому собору; въ 1799 году перемѣщенъ въ г. Енотаевскъ, астраханской епархіи, къ воскресенской церкви съ оставленіемъ въ должностяхъ — присутствующаго въ консисторіи и учителя и префекта семинаріи[6]. Въ 1801 году награжденъ съ Высочайшаго соизволенія, камилавкою; съ этого же года былъ цензоромъ проповѣдей и благочиннымъ въ астраханскомъ женскомъ монастырѣ; въ 1805 переведенъ по собствен­ному желанію, въ пензенскую епархію[7]; въ 1806 году опредѣленъ къ саратовскому Троицкому собору протоіе­реемъ и присутствующимъ духовнаго правленія.

Прерывая на этомъ дальнѣйшее curriculumvitae Николая Герасимовича, скажемъ нѣсколько словъ о томъ, чѣмъ онъ былъ для астраханской семинаріи и самой Астрахани.

Въ то блаженной памяти время, когда Николай Герасимовичъ вступилъ на педагогическое поприще, въ се­минаріи астраханской, какъ, впрочемъ, почти и во всякой другой, господствовала одна педагогическая система, — «си­стема выучки», которая выполнялась классическимъ «отъ сихъ и до сихъ»; внушеніе же любви къ наукамъ и внѣдреніе учащимся «страха Божія» достигалось, въ [XII] случаевъ, мѣрами карательными…. Николай Герасимовичъ, отъ природы умный и снисходительный къ слабостямъ юношества, врагъ всякаго формализма, осо­бенно въ дѣлѣ религіозно-нравственнаго воспитанія, пи­талъ отвращеніе къ подобнымъ «педагогическимъ» пріе­мамъ. Гуманное обращеніе съ учащимися, основательное разъясненіе имъ уроковъ въ формѣ бесѣды, справедли­вость и требовательность, умѣряемая благоразуміемъ, вотъ что было девизомъ учебно-воспитательной дѣятельности Николая Герасимовича.

Если въ наше время, — время господства въ школѣ гуманнаго обращенія съ учащ имися, подобное отношеніе къ нимъ составляетъ хорошее качество въ учителѣ, то какимъ же должно было оно казаться почти столѣтіе на­задъ? Оно было, быть можетъ, самою свѣтлою точкою на мрачномъ горизонтѣ тогдашней жизни школьниковъ, «паче мѣры скучавшихъ отъ бѣдственнаго школьнаго житія»; оно было, для нихъ, быть можетъ, самымъ отраднымъ мо­ментомъ, въ который туго натянутые нервы ихъ прихо­дили въ нормальное состояніе. Вотъ почему питомцы Николая Герасимовича, образовавшіеся подъ вліяніемъ его понятій, «доселѣ гордятся его именемъ»[8]. Сказать: «я — ученикъ Скопина — это составляло предметъ особой гор­дости для его учениковъ[9]».

Но Николай Герасимовичъ имѣлъ сильное вліяніе не на учениковъ только, но и на самихъ учителей — сотовари­щей своихъ. Онъ могъ, поэтому, безъ всякой тѣни ученаго самомнѣнія сказать о себѣ: «я 17 лѣтъ потѣлъ въ [XIII]семинаріи, болѣе 30 человѣкъ доставилъ студентовъ къ разнымъ должностямъ; принимаю я сіе на себя потому что начиналъ (учить ихъ) съ реторики до окончанія ученія семинарскаго; многимъ былъ я учителемъ единствен­нымъ; а съ сего-то времени и должно почитать настоя­щее образованіе студента»[10]. Я духомъ моимъ нѣкіемъ образомъ тамъ (т. е. въ Астрахани) пребываю, ибо всѣ семинарскіе учители и большая часть ученаго[11] духовен­ства получили наставленіе къ должностямъ своимъ подъ моимъ руководствомъ и смотрѣніемъ. Признавая, что оно было наислабѣйшее и ничтожнѣйшее, однакожъ было, и сего отрицать никто не можетъ»[12].

Это вліяніе на учащихся и учащихъ шло отъ Николая Герасимовича, какъ отъ учителя и префекта семи­наріи, но онъ былъ въ то же время еще пастырь - пропо­вѣдникъ, и вліяніе его въ этой области было едва ли не болѣе сильное и широкое[13].

Не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что столѣтіе назадъ богословское знаніе, исключая духовныя школы, можно было найти только въ церкви. Церковь одна дава­ла тогда врачей душъ, наставниковъ вѣры, оплотъ пра­вовѣрію и вообще вся духовная жизнь была эманаціей церкви. Не удивительно, поэтому, что она, въ лицѣ до­стойныхъ своихъ представителей, овладѣвала всѣмъ существомъ человѣка: она опредѣляла не только его мысли [XIV]и чувства, но и всю его дѣятельность. Не рожденіе только, бракъ, или смерть давали ей поводъ входить въ частную жизнь паствы, она регулировала и контролировала также трудъ, отдыхъ и провожденіе праздниковъ. Но изъ этого, конечно, отнюдь не слѣдуетъ, что церковь, въ лицѣ сво­ихъ представителей, пользовалась своимъ положеніемъ исключительно въ интересахъ нравственно зависѣвшихъ отъ нея элементовъ, а не въ своихъ собственныхъ. Она брала большую плату за свою службу пасомыхъ и часто съ особенною любовію стремилась къ «благопріобрѣтенію» и eo ipso не всегда являлась ангеломъ—хранителемъ па­сомыхъ въ ихъ бѣдствіяхъ, общественныхъ и частныхъ.

Николай Герасимовичъ и здѣсь составлялъ отрадное исключеніе. Въ дѣлѣ пастырскаго служенія онъ былъ врагъ всякаго формализма. Откуда бы послѣдній ни исходилъ, какими бы цѣлями не обусловливался, онъ одинаково пре­тилъ душѣ Николая Герасимовича: формализмъ, по его глубокому убѣжденію, способенъ плодить пастырей наем­никовъ, но не «хорошихъ пастырей церковныхъ». Вотъ почему Николай Герасимовичъ сильно осуждаетъ сино­дальный указъ 1803 г., запрещающій увольнять «въ свѣт­скую команду (званіе) учениковъ низшихъ классовъ се­минаріи»: О, странныя распоряженія! восклицаетъ онъ. — Будто насильно можно дѣлать хорощихъ студентовъ и па­стырей церковныхъ! Наемниковъ будетъ много, но рев­ностныхъ и истинно о паствѣ пекущ ихся пастырей мало. Все дѣлаетъ охота и свобода. Гдѣ сего нѣтъ, тамъ ни­ чего нѣтъ и быть не можетъ хорошаго»[14].

Нося въ душѣ своей чисто евангельскій идеалъ па­стыря, Николай Герасимовичъ стремился, насколько это было для него возможно, хотя отчасти приблизиться къ нему въ своей пастырской дѣятельности; и стремленіе его не было безплоднымъ: ласковый, сильный даромъ слова и знаніемъ всего, что знать надлежало пастырю, всегда [XV]доступный для имѣвшихъ въ немъ надобность, всегда гото­вый словомъ и дѣломъ помочь нуждавшимся въ его нрав­ственной или матеріальной[15] помощи — таковъ былъ свя­щенникъ Скопинъ! Не даромъ о немъ жалѣла вся Астра­хань[16], когда онъ перешолъ на службу въ Саратовъ, ко­торый въ то время принадлежалъ къ пензенской епархіи; не даромъ астраханцы агитировали и письменно просили его возвратиться обратно къ нимъ въ Астрахань; о томъ же просили его, въ свою очередь, и астраханскій архі­епископъ Анастасій и духовная семинарія; въ особенности послѣдняя. Часто вспоминая «истинно благодарныя дѣя­нія» Николая Герасимовича, семинарія «начала отчаи­ваться въ счастіи паки увидѣть его на той каѳедрѣ, ко­торую онъ дѣлалъ толико почтенною»[17].

Но переходъ свой Николай Герасимовичъ слишкомъ зрѣло обумалъ, чтобы хотѣлъ онъ «являться младенцемъ то того, то другаго хотящимъ»[18]. Онъ поставилъ себѣ цѣлью служить своей родинѣ — Саратову и далъ себѣ слово оставаться въ немъ навсегда, не обольщаясь никакими, даже самыми выгодными предложеніями со стороны ска­занныхъ лицъ. Причина, побудившая его перейти въ Саратовъ, объяснена имъ самимъ въ (черновомъ) прошеніи къ астраханскому архіепископу Платону: «Чего мнѣ стоитъ сіе прошеніе, осмѣливаюсь отдать на судъ вашего высоко­преосвященства. Но желая соблюдать общую пользу и дѣйствительно помочь и здоровью моему, я безъ сожалѣ­нія подписую оное. Дерзаю только всепокорнѣйше просить ваше преосвященство объ увольненіи меня изъ Астрахани [XVI]на страну отечества моего, гдѣ я родился, воспитанъ.... Вонмите симъ послѣднимъ воплямъ моимъ! я ни на что не въ претензіи. Единственно ослабленіе въ силахъ моихъ того виною. Истину говорю, а не лгу,.... ибо чув­ствую, что я со дня на день болѣе разслабляюсь»[19].

Итакъ, причиною перехода Николая Герасимовича въ Саратовъ было его болѣзненное состояніе: астрахан­скій климатъ, сырой, непостоянный, дѣйствовалъ на его организмъ вредно. Случалось, что онъ болѣлъ по недѣлѣ, по мѣсяцу и болѣе[20].

Впрочемъ, не одинъ климатъ донималъ Николая Герасимовича. Была и другая причина перехода его изъ Астрахани, о которой онъ въ сказанномъ прошеніи къ Платону деликатно умолчалъ: нравственная атмосфера Астрахани еще сильнѣе, чѣмъ физическая природа, удру­чала его душу. Религіозно-нравственный уровень астра­ханцевъ того времени былъ довольно низокъ, и въ этомъ отношеніи высшій классъ мало чѣмъ отличался отъ низ­шаго: «Лучшіе люди Астрахани — говоритъ Скопинъ: — синкюлоты, философы по модѣ, подражатели безъ разбору и размышленія»[21]. Средній между этими слоями былъ слой чиновниковъ, которыхъ въ Астрахани было много, но у которыхъ «городъ, какъ дитя у семи нянекъ, всегда оставался безъ глазъ»[22]. Взятки, сплетни, каверзы, интриги, прямое, открытое издѣвательство «надъ законами Государевыми» — вотъ чѣмъ занято было астраханское чиновничество. Продажность чиновниковъ дошла почти до того, что было въ Римѣ передъ его паденіемъ[23]. Безрелигіозность чиновниковъ была также велика: изъ всѣхъ молитвъ, какія подобаетъ знать каждому христіанину, астра­ханскіе чиновники твердо знали одну только молитву [XVII]«Отче нашъ», да и то потому только, что въ ней есть пріятныя ихъ приказной совѣсти слова: «хлѣбъ нашъ на­сущный даждь намъ днесь». Но и эту молитву Господню чиновники читали «съ большимъ усердіемъ» только въ томъ случаѣ, когда почему-либо оставались безъ мѣстъ[24]; непріятность, переносить которую имъ приходилось очень не рѣдко, ибо почти ежегодная смѣна и замѣна однихъ чиновниковъ другими, отдача «старыхъ» подъ судъ и доносы на «новыхъ» — это было обычное явленіе въ Астра­хани! Доносы посылались въ Петербургъ даже на всѣми уважаемаго архіепископа Платона. Много «пакостей» со стороны разныхъ «доброжелателей» перенесъ и Николай Герасимовичъ[25]. — Духовенство астраханское, по своимъ нравственнымъ качествамъ, немногимъ выше было своей паствы. Ставя себѣ вопросъ: «чтожъ значитъ духовенство, примѣромъ служитъ долженствующее»? Николай Гераси­мовичъ отвѣчаетъ на него такъ: «Едва ли не то же о немъ (духовенствѣ) сказать должно, что говорилъ Христосъ о фарисеяхъ: «вся, елика рекутъ вамъ, творите, по дѣ­ломъ же ихъ не творите»[26]. — Вообще же — у всѣхъ астра­ханцевъ «правота на языкѣ только, но на дѣлѣ едва ли и у десятой части людей находится»[27] она.

Николай Герасимовичъ все это и зналъ, и видѣлъ собственными глазами, и сильно скорбѣлъ душой.... На первыхъ порахъ, въ горделивой мысли — перевоспитать астраханскую паству, онъ сталъ было говорить публици­стическаго характера проповѣди, чтобы этимъ путемъ по­дѣйствовать на особенно порочныхъ; но скоро убѣдился что одному такая работа не по силамъ, что для этого, кромѣ проповѣди, нужны школы и просвѣщеніе и [XVIII]вообще дружныя усилія цѣлой фаланги дѣятелей, которыхъ, однако, въ тогдашней Астрахани не оказывалось[28].

Все это въ связи съ неблагопріятнымъ астраханскимъ климатомъ, повторяемъ, дѣйствовало на впечатлительную душу Николая Герасимовича удручающе: «холодна зима, говоритъ онъ, сопоставляя одно съ другимъ: — но холод­нѣе въ атмосферѣ нравственной»[29]. И это душевное со­стояніе Николая Герасимовича шло crescendo, такъ что въ послѣдній годъ (1805) своего пребыванія въ Астра­хани оно дошло до nec prus ultra: «годъ сей, отмѣчаетъ онъ: — кончилъ плохо: клеветамъ былъ ростъ. Жилъ я или томился, не знаю. Душевное страданіе мое было крайне велико — отъ чего даже вознамѣрился я удалиться совсѣмъ изъ Астрахани, что да исполнитъ Господь въ мое утѣше­ніе и отраду»[30]. Переходъ, однако, не легко достался ему: онъ стоилъ ему сильныхъ нравственныхъ колебаній; онъ «томился между намѣреніемъ ѣхать въ Пензу и остаться въ Астрахани»[31]. Въ концѣ концовъ это томленіе перевысило его намѣреніе остаться въ Астрахани, и онъ пересе­лился въ концѣ января 1806 г. въ Саратовъ.

Итакъ, въ 1806 году Николай Герасимовичъ пересе­лился въ Саратовъ. Здѣсь дальнѣйшее curriculum vitae его представляется намъ въ такомъ видѣ: въ августѣ того же года Николай Герасимовичъ назначенъ былъ благочиннымъ г. Саратова; въ слѣдующемъ 1807 году присутствующимъ пензенской духовной консисторіи honori causa: въ 1808 г. Всемилостивѣйше награжденъ наперстнымъ крестомъ, а въ 1809 году палицею, награда, чрезвычайно рѣдкая, почти небывалая для уѣзднаго, провинціальнаго духовен­ства[32], въ 1811 году получилъ, при Высочайшемъ [XIX]рескриптѣ, за собственноручною подписью Императора Александра I , орденъ св. Анны втораго класса (степени), ко­торый какъ самому Николаю Герасимовичу, такъ и семьѣ его давалъ право на полученіе дворянства[33]; въ 1814 году состоялъ членомъ строительной коммиссіи по пост­роенію саратовскаго Спасопреображенскаго монастыря[34] и губернскаго оспеннаго комитета; съ 29 іюня 1817 года былъ директоромъ отдѣленія «Библейскаго Общества» въ Саратовѣ; въ 1819 году опредѣленъ былъ ректоромъ вновь открытыхъ (25 января 1820 г.) духовныхъ мужскихъ училищъ и цензоромъ проповѣдей по г. Саратову и его ок­ругу; въ 1826 году Всемилостивѣйше пожалованъ наперстнымъ крестомъ, украшеннымъ брилліантами.

Изъ этого перечня оффиціальныхъ[35] данныхъ curriculum vitae Николая Герасимовича видно, что высшее на­чальство весьма цѣнило заслуги его. Дѣйствительно, это былъ достойнѣйшій пастырь и рѣдкій дѣятель на нивѣ Христовой и общественной. Недаромъ пензенская епархіальная власть «радовалась, что имѣла подъ своимъ на­чальствомъ такихъ людей, какъ онъ»[36]; мало того: «о

[XX]немъ хорошо разумѣли»[37] и въ самомъ Петербургѣ, что само собой слѣдуетъ уже изъ того обстоятельства, что для награжденія его, по Высочайшему соизволенію, ника­кихъ закономъ опредѣленныхъ на это сроковъ не соб­людалось.

Что касается самой дѣятельности Николая Герасимовича въ Саратовѣ, то она здѣсь носитъ тотъ же харак­теръ, что и дѣятельность его въ Астрахани, такъ что го­ворить о ней здѣсь подробно, значитъ повторять уже ска­занное нами раньше. Замѣтимъ только, что служебное по­ложеніе Николая Герасимовича въ Саратовѣ было болѣе отвѣтственное и потому требовало отъ него болѣе распо­рядительности и самодѣятельности, особенно въ дѣлѣ над­ зора за поведеніемъ подчиненнаго ему, какъ градскому благочинному, духовенства. И дѣйствительно, въ этой послѣдней области онъ былъ неутомимымъ реорганизато­ромъ. Для этого онъ имѣлъ всѣ способности: при своей желѣзной волѣ[38], врожденной справедливости, замѣча­тельной наблюдательности, пытливости и проницательности ума[39], Николай Герасимовичъ имѣлъ обширныя свѣдѣнія не только въ своей духовно-пастырской сферѣ, но и во многихъ отрасляхъ, мало или даже вовсе неимѣвшихъ непосредственнаго соприкосновенія съ этой сферой, такъ, напримѣръ, онъ былъ большой знатокъ «поэзіи» и «самъ писалъ стихи превосходно»[40]; языки: греческій и [XXI]латинскійскій зналъ настолько основательно, что и писалъ и го­ворилъ на нихъ совершенно свободно; зналъ онъ также языки французскій, армянскій, калмыцкій и татарскій[41], которые онъ изучалъ, вѣроятно, еще въ то время, когда учился въ семинаріи[42]; наконецъ, онъ имѣлъ обширныя свѣдѣнія въ юриспруденціи[43] и политикѣ[44].

Благодаря этой эрудиціи своей, Николай Гера­симовичъ былъ положительно головою выше не только градскаго духовенства, но и всей, жившей тогда въ Саратовѣ, интеллигенціи. Отсюда понятнымъ становится для насъ, почему всѣ важнѣйшія лица губерніи часто повѣ­ряли ему свои недоумѣнія по разнымъ общественнымъ вопросамъ и почему важныя сановныя лица, пріѣзжав­шія, по разнымъ дѣламъ и порученіямъ, въ Саратовъ изъ Петербурга, долгомъ своимъ считали посѣтить его, ни­сколько не смущаясь тѣмъ, что имъ приходилось сильно наклоняться, чтобы «пролѣзть» въ его хижину убогую[45].

Побесѣдовавъ съ о. Николаемъ, эти лица станови­лись потомъ его интимными друзьями и вели съ нимъ самую живую переписку[46]. [XXII]{{{1}}} Кстати объ этой перепискѣ. Она была весьма об­ширна: архіепископы астраханскіе и епископы пензен­скіе: Платонъ, Анастасій, Никифоръ, Аѳанасій, Амвросій, Ириней и Гаій переписывались съ Николаемъ Герасимо­вичемъ очень часто, причемъ въ письмахъ своихъ на­зывали его «amice carissimè». Всѣ эти іерархи напере­рывъ приглашали Николая Герасимовича перейти на службу въ ихъ епархіи. Но въ особенности много сохранилось писемъ (златообрѣзныхъ) къ нему отъ кіевскаго митро­полита Евгенія Болховитинова[47], который, какъ извѣ­стно, былъ однимъ изъ крупныхъ дѣятелей гуманной эпохи Императора Александра I. Нынѣ этотъ достойнѣй­шій іерархъ, въ особенности много потрудившійся въ дѣлѣ преобразованія духовно-учебныхъ заведеній на началахъ, выработанныхъ знаменитою Коммиссіею о духовныхъ училищахъ, сталъ достояніемъ благодарной къ его памяти исторіи[48]. Письма его къ Николаю Герасимовичу имѣ­ютъ также обще-историческое значеніе[49]. Изъ свѣтскихъ лицъ, состоявшихъ въ дружеской перепискѣ съ Никола­емъ Герасимовичемъ, болѣе извѣстны[50]: министръ внут. дѣлъ О. П. Козодавлевъ, министръ народн. просвѣщ. Трощинскій, сенаторъ Дм. Ив. Резановъ, бывшій сарат. суперъ-интендантъ, ученый Феслеръ, оберъ-секретарь св. Синода Журихинъ и ординарные профессоры университетовъ: Казанскаго — Фр. Эрдманъ и Петербургскаго — М. Резановъ. [XXIII]{{{1}}}Переписка съ двумя послѣдними лидами ведена на латинскомъ языкѣ и о предметахъ чисто научныхъ[51]. Письма[52] самого Николая Герасимовича къ нѣкоторымъ лицамъ имѣютъ характеръ ученыхъ трактатовъ[53] и служатъ лучшимъ доказательствомъ, что онъ, по тому вре­мени, былъ человѣкъ дѣйствительно всесторонне образо­ванный и начитанный, что онъ съ напряженнымъ вни­маніемъ слѣдилъ за современностію и любилъ имѣть у себя подъ руками все, что находилъ для себя важнымъ, особенно по части образованія и политики. Вотъ почему у Николая Герасимовича вырывалось иногда сожалѣніе, что сфера его дѣятельности для него ограниченна и узка[54].

Николай Герасимовичъ былъ также отличный про­повѣдникъ. Для этого онъ имѣлъ всѣ данныя: основа­тельное знаніе св. Писанія и свято-отеческой литературы, выдающійся даръ слова, пылкое воображеніе, которое не измѣняло ему до самой старости, замѣчательную способ­ность морализировать людскіе поступки, умъ обширный и проницательный и самую счастливую память. Благодаря этимъ своимъ качествамъ, онъ производилъ на слушате­лей всегда сильное, а иногда даже потрясающее впечат­лѣніе[55]. «Слово его — говоритъ одинъ изъ [XXIV]интеллигентныхъ его слушателей — электризовало слушателей, па­дало на сердца, какъ капли дождя на влажную (?) землю и приносило плоды. Его слушали всегда съ восторгомъ, ибо онъ самъ всегда былъ восторженъ св. истиною. Надо было видѣть его на священной каѳедрѣ, чтобы судить о немъ. Онъ волшебною силою слова увлекалъ сердца слу­шателей, вселяя въ нихъ живѣйшее сочувствіе». Кромѣ мелкихъ рѣчей, Николай Герасимовичъ написалъ и про­изнесъ сотни словъ, изъ которыхъ нѣкоторыя были имъ напечатаны, нѣкоторыя доселѣ сохранились въ рукопи­сяхъ, большая же часть ихъ неизвѣстно куда дѣвалась.

Николай Герасимовичъ также пробовалъ свои силы и на литературномъ поприщѣ, сотрудничая, по предложе­нію министра Козодавлева[56], въ «Сѣверной Почтѣ», ко­торую проектировали издавать въ Петербургѣ при мини­стерствѣ внутреннихъ дѣлъ. Но издавалась ли въ это время (1807 г.) «Почта» и много ли статей помѣстилъ въ ней Николай Герасимовичъ, не знаемъ; но то — фактъ, что онъ корреспондировалъ самому Козодавлеву для «Почты» «о народной нравственности» Поволжья, «о богоугодныхъ заведеніяхъ и пожертвованіяхъ въ пользу церквей».

Относительно строго ортодоксальнаго направленія Николая Герасимовича, конечно, не можетъ быть сомнѣній: онъ былъ истинный христіанинъ: проникнутый евангель­скимъ смиреніемъ, онъ долго простаивалъ на молитвѣ; въ часы ранняго утра онъ испрашивалъ себѣ благословенія и помощи Божіей для предстоящей дневной дѣятельности своей, а въ часы поздней ночи какъ бы отдавалъ Богу отчетъ въ содѣланномъ въ теченіе дня. Кончивъ молитву, онъ ложился въ постель, но засыпалъ не скоро: его му­чили метафизическіе вопросы о сущности жизни, кото­рые онъ силился разрѣшить и уяснить себѣ, но напрасно: «свѣтъ, говорилъ онъ въ безсиліи: — есть Гордіевъ узелъ. [XXV]Надобна рука Александрова, чтобы оный развязать или разсѣчь, иначе загадка не рѣшится»[57].

Наконецъ, Николай Герасимовичъ былъ образцовый семьянинъ: съ супругой своей онъ прожилъ вѣкъ свой въ идеальномъ согласіи, а ихъ дѣти были для нихъ предметомъ гордости[58].

Послѣ всего доселѣ сказаннаго о дѣловомъ время­ провожденіи, удивляться надо, что Николай Герасимовичъ находилъ еще время бывать въ «свѣтѣ». А онъ бывалъ въ немъ. Онъ былъ принятъ у всѣхъ важныхъ особъ во время многолюдныхъ собраній у нихъ и всегда умѣлъ поддержать свое достоинство. Не жажда свѣтскихъ удо­вольствій и не тщеславное желаніе знакомства съ силь­ными міра влекли его сюда: онъ былъ выше того и дру­гаго; присущая ему ж аж да услышать, или узнать что нибудь новое и покороче ознакомиться съ достоинствами и недостатками представителей «свѣта», чтобы знать потомъ, какой элементъ вводить въ область своихъ публици­ стическихъ проповѣдей — вотъ что влекло его сюда, въ этотъ «свѣтъ». И онъ въ этомъ успѣвалъ: въ свѣтѣ онъ воочію видѣлъ людей достойныхъ, а рядомъ съ ними — [XXVI]элементы, въ нравственномъ смыслѣ, худородные. Первые казались ему представителями правды, гражданскаго му­жества и чести; вторые — представителями интригъ, сплет­ней и всякихъ мелочей: «О, свѣтъ! говоритъ онъ по ад­ресу этого типа людей: — что ты значишь, какъ не со­браніе пересудъ, цѣненій, хуленій, другъ на друга произ­носимыхъ... высшіе классы какъ бы по праву язвятъ и ругаются надъ нисшими»[59]. «О, граждане, граждане! едва ли вы Бога знаете, не зная никакихъ связей обще­ственныхъ; живете (вы) только для однихъ себя и на­полняете карманы деньгами для наслѣдниковъ, по боль­шей части недостойныхъ мотовъ и пьяницъ»[60].

Изъ высшихъ лицъ мѣстнаго общества особенное вни­маніе Николаю Герасимовичу оказывалъ губернаторъ Алек­сѣй Давыдовичъ Панчулидзевъ, который также пользо­вался большимъ уваженіемъ со стороны саратовцевъ. Бла­годаря ихъ совмѣстной, дружной работѣ, Саратовъ былъ въ ихъ время городъ благоустроенный[61]. Умъ и заслуги Николая Герасимовича, какъ уже сказано, высоко цѣнились какъ епархіальнымъ началь­ствомъ, такъ и всѣмъ мѣстнымъ обществомъ. Первое пи­тало къ нему неограниченное довѣріе[62] и всячески [XXVII]поощряло его въ его полезной для края дѣятельности; вто­рое — оказывало ему большое уваженіе, которое выража­лось иногда очень реально[63].

Но самую горячую память о себѣ Николай Гера­симовичъ оставилъ и здѣсь, какъ и въ Астрахани, въ сердцахъ бывшихъ учениковъ своихъ и ихъ родителей и родственниковъ. Уваженіе къ нему со стороны особенно первыхъ доходило до благоговѣйнаго поклоненія передъ нимъ. Да иначе и быть не могло. Въ качествѣ ректора саратовскихъ уѣзднаго и приходскаго училищъ, онъ управлялъ послѣдними въ продолженіе десяти лѣтъ (1820—1830 г.) съ отмѣнною пользою. Много труда положено было имъ на первоначальное устройство училища, много заботъ и попеченій потребовалось отъ него на приведе­ніе въ порядокъ экономической и учебно-воспитательной частей въ нихъ, и онъ справился съ этою задачею наи­лучшимъ образомъ. Въ концѣ педагогическаго своего поприща онъ, согбенный подъ тяжестью лѣтъ и уже край­не слабый физически, ведомый подъ руки, посѣщалъ од­нако, классы. Опираясь на классные столы, онъ обращал­ся къ дѣтямъ съ своими благоразумными совѣтами и на­ставленіями — любить науки и жить впослѣдствіи честно и трезво[64].

Нашъ біографическій очеркъ былъ бы неполонъ, если бы мы остановились только на этомъ, т. е. только на этой свѣтлой сторонѣ жизни Николая Герасимовича и ни­ чего бы не сказали о перенесенныхъ имъ невзгодахъ

[XXVIII]судьбы. Да, были въ его жизни и невзгоды, и очень крупныя!

Первая невзгода — это матеріальныя нужды Николая Герасимовича: онъ былъ очень бѣденъ. Бѣдность преслѣ­довала его въ теченіе всей его жизни: онъ нуждался въ самомъ началѣ своего дѣтства; нуждался, обучаясь въ се­минаріи и академіи; нуждался, будучи уже учителемъ и священникомъ, а потомъ префектомъ семинаріи и протоіе­реемъ, нуждался во все послѣдующее время; нужда со­провождала его и въ могилу. Жалобы на свою «великую бѣдность» часто встрѣчаются въ его «Запискахъ днев­ныхъ»[65].

Между тѣмъ, Николай Герасимовичъ желалъ немнога­го[66]: не богатства онъ хотѣлъ бы себѣ, а только воз­можности поддержать свое служебное достоинство: онъ былъ принятъ во всѣхъ порядочныхъ домахъ, приличіе требовало, чтобы и самъ онъ у себя «принималъ», а этого то онъ и не могъ дѣлать. Это то непріятное обстоятель­ство и вынуждало его не разъ говорить о себѣ: «тягост­ но быть примѣтну и не имѣть чѣмъ примѣтность свою поддержать»[67]. Борьба съ нуждой вынуждала его иногда обращаться къ посторонней помощи. Такъ , однажды онъ письмомъ[68] просилъ Журихина объ походатайствовали ему передъ Государемъ «какой либо помощи въ разстроен­номъ отъ пожара и безъ того ничтожнаго состоянія» его. Поводомъ къ исходатайствованію помощи онъ выставлялъ сохраненіе, исключительно его распорядительностію, со­бора отъ пожара 1811 года и церковныхъ сокровищъ въ немъ на 50 т. р. [XXIX]{{{1}}}Чтобы понять и но достоинству оцѣнить нестяжа­ніе Николая Герасимовича. надо помнить, что служебное положеніе его въ Саратовѣ и его уѣздѣ было совершенно особенное. Это было положеніе, близкое къ тому, какое занимаютъ теперь въ большихъ епархіяхъ викарные епи­скопы. Сфера его дѣятельности, объ отчетѣ по которой онъ сносился обыкновенно съ пензенской консисторіей или непосредственно съ самимъ епископомъ, была совер­шенно самостоятельная[69]. Въ силу уже одного этого онъ былъ «сила»; но онъ былъ, кромѣ того, облеченъ немалою властію и какъ членъ пензенской консисторіи, и какъ градскій благочинный, и какъ первоприсутствующій мѣст­наго духовнаго правленія, и какъ, наконецъ, человѣкъ, пользовавшійся неограниченнымъ довѣріемъ со стороны всѣхъ пензенскихъ и саратовскихъ архіереевъ, за исклю­ченіемъ одного Амвросія, о которомъ рѣчь впереди. При такомъ только номинально зависимомъ положеніи своемъ, Николаю Герасимовичу представлялась полная возмож­ность не только не нуждаться въ деньгахъ, но и быть человѣкомъ состоятельнымъ: для этого ему стоило только войти въ сдѣлку съ своею совѣстью, и деньги сами по­лились бы къ нему рѣкой...[70] Но онъ былъ идеально честенъ...

Какъ на вторую причину, омрачавшую душевный строй Николая Герасимовича, слѣдуетъ указать на низ­кій уровень нравственнаго состоянія клира саратовскаго, [XXX]который въ этомъ отношеніи былъ не выше астрахан­скаго. Какъ градскій благочинный, Николай Герасимо­вичъ велъ штрафной журналъ подъ заглавіемъ; «Ephemenides saratovensium actuum aliarumque cicrcumpatiarum ad clerum sacerdotalem pertinentium». Журналъ этотъ обни­маетъ собой осмилѣтній періодъ времени (1806—1813 г.) и наполненъ записями такого характера проступковъ саратовскаго клира, которые были бы неприличны даже и рядовому мірянину... «Нерадивость ко всему очень ве­лика!» «Больно жить съ такими сотрудниками!» съ го­речью восклицаетъ Николай Герасимовичъ, заканчивая послѣднюю[71] страницу «журнала».

Къ крутымъ мѣрамъ обузданія, или исправленія клира Николай Герасимовичъ прибѣгалъ рѣдко, потому поставилъ себѣ правиломъ[72] «не отступать во всей своей жизни отъ правила апостольскаго, которое говоритъ: «аще воз­можно, братія моя, со всѣми человѣки миръ имѣйте». Да и по природной «обыкновенной своей нескорорѣшительности»[73] онъ не былъ скоръ въ приведеніи въ исполне­ніе своихъ взысканій въ отношеніи подчиненнаго ему клира, потому что боялся ошибокъ, чтобы послѣ въ нихъ не раскаяваться. «Я ошибся, — говоритъ онъ въ одномъ мѣстѣ и въ осужденіе себѣ: — не должно судить о вещахъ скоропоспѣшно. Не должно также судить и о дру­гихъ». Мало того — онъ даже сердился-то рѣдко, а если это выходило иногда вопреки его желанію, то онъ послѣ самъ себя укорялъ въ запальчивости: «Я больно разсер­дился, и это нехорошо»[74].

Но тѣмъ тяжелѣе было душевное состояніе Николая Герасимовича, что онъ очень рѣдко разряжалъ свое спра­ведливое негодованіе. Впрочемъ, все это сравнительно [XXXI]мелкія невзгоды, но были онѣ и покрупнѣе. Всѣмъ из­вѣстна святая истина, что у каждаго выдающагося въ своей сферѣ дѣятеля и, при томъ, строгаго моралиста, бываютъ оппозиторы и враги, если не явные, то, по крайней мѣрѣ, тайные. Были они и у Николая Гераси­мовича.

Въ то время, какъ сверху сыпались на него благо­воленіе и знаки отличія, снизу шли интриги и черная клевета, которымъ (неосмотрительно) довѣрчивое епар­хіальное начальство иногда давало вѣру, чѣмъ глубоко оскорбляло неподкупно честнаго Николая Герасимовича. Такъ именно поступилъ съ нимъ пензенскій архіерей Амв­росій. Но пусть лучше самъ онъ говоритъ объ этомъ.

«Случилось со мною такое обстоятельство, которое было единственно въ моей жизни. Похоронилъ я о. архи­мандрита (Савву) 13 генваря[75]. Это узналъ преосвящен­ный (Амвросій), велѣлъ меня судить. 29 марта отрѣшилъ (меня) отъ мѣста и всѣхъ должностей[76]. Такъ пробылъ я до Пятидесятницы[77]. Послѣ опредѣлилъ и Синодъ при­казалъ допустить (меня) ко всѣмъ должностямъ. И по­ том у.... безпокойства продолжались все лѣто»[78].

Случай этотъ повергъ Николая Герасимовича въ силь­ное уныніе. Спустя почти годъ онъ писалъ о немъ Журихину слѣдующее: «Преосвященный такой нанесъ мнѣ рѣшительный ударъ, что (и) по сіе время не образумлюсь, [XXXII]а съ тѣмъ вмѣстѣ сдѣлалъ подрывъ въ моихъ финансахъ. Ибо хотя я и возвратилъ, благословеніемъ св. Синода, всѣ должности, но духъ его, ничѣмъ непреклоняемый, всѣ мнѣ пакости дѣетъ, кромѣ того, что (онъ) лишилъ (меня) тит­ла консисторскаго, которое никому не мѣшало, и прежде тоже я былъ въ разныхъ должностяхъ, но несъ и сіе, только оно было какъ будто утѣшеніемъ за безупречно проведенную жизнь, не роняло меня въ глазахъ младшихъ меня и его имѣющихъ, дѣлало мнѣ, какъ ветерану въ ду­ховенствѣ, особенное уваженіе.... Кромѣ того, имѣлъ я въ доходахъ моихъ сикурсъ отъ того, что наряжаемъ былъ освящать церкви. Нынѣ все это отнято (у меня) и обра­щено къ архимандриту Арсенію, саратовскому, коего происками я и пострадалъ. Это человѣкъ ничего не знача­щій, но любимъ архіерею, потому что все вретъ, какъ си­вый меринъ, .. и потому архіерей все для него дѣлаетъ и, сверхъ того, говорятъ, мертвую чашу пьетъ съ нимъ вмѣстѣ, ибо то, по словамъ, водится за владыкой; при отправленіи его въ Саратовъ, архимандритъ разжаловался архіерею: «какъ я туда поѣду, протопопъ меня будетъ презирать: онъ въ городѣ уважается, а отъ того ко мнѣ уваженія не будетъ» и пр. и пр. Архіерей рѣшился все это поправить отрѣшеніемъ меня, дабъ дать ему ходъ и всѣ должности мои ему отдать. Можетъ ли убо влады­ка на меня теперь обратить вниманіе и дѣлать уваж еніе, при томъ — при настоятельномъ шушуканьи архимандрита? Могъ бъ могъ (я) писать, и вы бъ больше удивились, что могутъ власти въ отдаленности дѣлать»[79]. [XXXIII]{{{1}}}Вообще этотъ крайне горячій и нервозный владыка много крови перепортилъ у Николая Герасимовича, такъ что онъ «отчаялся добраго ожидать»[80] отъ владыки. Главное, что было для его самолюбія всего оскорбитель­нѣе, это — то обстоятельство, что онъ былъ уволенъ вла­дыкой отъ должности присутствующаго въ пензенской кон­систоріи якобы за отдаленностью, тогда какъ для архим. Арсенія этой отдаленности не существовало, между тѣмъ какъ оба они постоянно жили въ Саратовѣ[81]....

Въ то же время и здоровье Николая Герасимовича слабѣло все болѣе и болѣе: мы видимъ его теперь болѣю­щимъ уже цѣлыя трети[82]. Болѣе всего его мучилъ рев­матизмъ, для излеченія отъ котораго онъ ѣздилъ на Елтонское озеро — «парится въ илу». Пробылъ онъ здѣсь съ съ 4 по 18 іюня 1826 года[83]; но облегченіе получилъ не большое. Этому способствовало примитивное состояніе удобствъ на озерѣ: строенія на немъ, обстановка и пища могли привести скорѣе къ усиленію, чѣмъ къ излеченію болѣзни. Затѣмъ съ 30 іюля по 18 августа Николай Герасимовичъ пробылъ на Сергіевскихъ сѣрныхъ водахъ, гдѣ «почти никого уже не засталъ», потому что лечебный сезонъ уже кончился[84]. Принесли ли ему какую нибудь пользу сѣрныя ванны, неизвѣстно. Знаемъ только что недугъ его затянулся надолго. А въ 1830 году слу­чилась съ нимъ новая бѣда: параличъ совершенно ли­шилъ его способности ходить и отчасти — говорить[85]. Съ этого времени Николай Герасимовичъ уже ничего не могъ дѣлать. Онъ сидѣлъ въ креслахъ передъ иконой, безпрес­танно осѣняя себя крестнымъ знаменіемъ, или же [XXXIV]заставлялъ кого—либо изъ семьи своей читать ему хоро­шія книги». Наружно онъ былъ совершенно спокоенъ, внутренно же не могъ мириться съ своимъ положеніемъ: онъ хорошо сознавалъ цѣну своему уму и жалѣлъ, что не могъ уже трудиться для блага своей паствы и роднаго города. Въ такомъ положеніи онъ прожилъ цѣлыхъ пять лѣтъ. Въ январѣ 1836 года съ нимъ открылась желчная лихо­радка. Изнуренный пятилѣтнею болѣзнею организмъ его не могъ бороться съ этимъ новымъ недугомъ: 26 января, въ три часа пополудни, Николая Герасимовича не стало. Умеръ онъ совершено спокойно — точно уснулъ.

На выносъ и погребеніе тѣла его, которые совершалъ саратов. епископъ Іаковъ, собралась многочисленная публика и всѣ ученики духовныхъ училищъ, во главѣ съ своимъ начальствомъ. «Пастырь добрый! Пастырь истин­ный! Учитель незамѣненный»! — вотъ эпитеты, которыми публика провожала въ могилу прахъ честнѣйшаго Николая Герасимовича[86].

Прахъ Николая Герасимовича покоится въ СпасоПреображенскомъ мужскомъ монастырѣ, подъ главною цер­ковью — мѣсто, тогда предназначенное для погребенія выс­шихъ духовныхъ лицъ г. Саратова.

Николай Герасимовичъ оставилъ семьѣ своей слѣдую­щее наслѣдство: 1 р. 50 коп. деньгами, небольшой каменный домикъ и честное имя. Супруга его, Анна Бори­совна, пережила его только двумя мѣсяцами (ум. 10 апрѣля того же года), оставивъ послѣ себя двухъ дочерей безъ всякихъ средствъ къ жизни. Нашелся было одинъ добрый человѣкъ (игуменъ Моисей[87], который, въ виду заслугъ покойнаго для епархіи, попробовалъ чрезъ посред­ство саратовскаго семинарскаго правленія [XXXV]исходатайствовать, по правиламъ «Коммиссіи духовныхъ училищъ», пенсію сиротамъ Николая Герасимовича, но правленіе ока­залось настолько безсердечнымъ, что у него хватило духу сказать по адресу сиротъ: «Богъ пропитаетъ»!

Дѣйствительно, сиротамъ только и оставалось, что надежда на единаго Бога....

Изъ массы[88] написаннаго Николаемъ Герасимови­чемъ и доселѣ сохранившагося въ болѣе или менѣе пол­номъ видѣ, особенно важное значеніе для исторіи г. Саратова и Поволжья имѣютъ его «Записки дневныя». Въ нихъ Николай Герасимовичъ отмѣчаетъ все то, что каза­лось ему достойнымъ замѣчанія какъ въ жизни обще­государственной, такъ въ мѣстной общественной и част­ной, равно какъ и въ области метеорологіи.

Начинаются «Записки» съ первой недѣли великаго поста 1794 года въ г. Астрахани и оканчиваются маемъ 1826 года въ Саратовѣ. По годамъ, въ отношеніи полно­ты, записи ведутся неравномѣрно: наибольшею полнотою отличаются записи 1797 года, наибольшею краткостью записи 1794—1796 годовъ; также очень кратки записи 1818—1826 годовъ; а въ 1806 году совсѣмъ не было никакихъ записей. Причину послѣдняго Николай Гераси­мовичъ самъ объясняетъ въ письмахъ своихъ къ пріяте­лямъ: «Заботы о перенесеніи (въ Саратовъ).... привели меня въ такое смущеніе и разстройство, что я не зналъ иногда, что дѣлалъ и что дѣлать должно»[89]. «Я провелъ двѣ недѣли въ Саратовѣ и чувствую, сколь трудно съ начала на новомъ мѣстѣ.... Хлопоты, чтобъ всѣмъ [XXXVI]угодить, никого не оскорбить, всѣхъ желающихъ визировать — замучили меня до крайности»[90]. «Всѣмъ (надо) укло­няться (?), со всѣми знакомиться, на все отвѣтствовать, угадывать чего хотятъ, смотрѣть, что будетъ послѣдственно изъ сдѣланнаго шага, слова, мины и пр. и пр. Вотъ мое теперешнее занятіе. Каково же мое спокойство, изъ сего заключить можете! Omne primum et novum scabrosum et difficile»[91]

Обыкновеннымъ временемъ для записей дневныхъ происшествій служила для Николая Герасимовича позд­няя ночь. Въ тиши ея онъ тщательно обдумывалъ пере­житое въ теченіе дня и потомъ уже бралъ въ руки перо. Вмѣстѣ съ тѣмъ дѣлалъ поправки[92] въ записяхъ предъидущаго дня, такъ что записей невѣрныхъ, ошибочныхъ, особенно въ области метеорологіи, не можетъ быть ни одной на всемъ протяженіи 662 страницъ рукописи «Записокъ».

Николай Герасимовичъ не предназначалъ своихъ «Записокъ дневныхъ» къ печати[93], даже, вѣроятно, не предполагалъ, что онѣ когда-нибудь попадутъ въ чужія руки: онъ писалъ ихъ pro domo sua, потому что имѣлъ привычку повѣрять, кромѣ супруги своей, одной бумагѣ пережитое и переживаемое. Правда, въ «Запискахъ» нѣсколько разъ встрѣчается слово «читатель»[94], что повидимому, говоритъ о противномъ, но это — только подра­жаніе книжному языку — не больше.

«Записки дневныя» имѣютъ двойную цѣнность: съ одной стороны — мы находимъ въ нихъ самый точный [XXXVII]метеорологическій бюллетень[95] почти за 33 года; съ дру­гой — множество указаній на такіе факты и случаи, ко­торые, не будь этихъ «Записокъ», были бы намъ совер­шенно неизвѣстны, но которые представляютъ собой яр­кую характеристику многихъ исторически извѣстныхъ лицъ и дѣятелей Саратова и Поволжья и цѣлаго сара­товскаго общества, такъ что «Записки» становятся пока единственнымъ въ этомъ отношеніи цѣннымъ источни­комъ, благодаря которому, мы, точно въ зеркалѣ, видимъ, что именно дѣлало наше саратовское общество описыва­емаго времени, что волновало его, на что оно надѣялось, чего опасалось.

Цѣнность «Записокъ» увеличивается еще отъ того, что въ нихъ нѣтъ и тѣни тенденціозности: для Николая Герасимовича не было излюбленнаго или ненавистнаго ему сословія, не было и отдѣльныхъ личностей — чужихъ, или даже родныхъ, — на сторонѣ которыхъ безпричинно были бы его симпатіи ила антипатіи: онъ уважаетъ или порицаетъ въ человѣкѣ исключительно его поступки, а не личность, или сословіе, къ которому принадлежитъ по­рицаемый.

Самыя «порицанія» дѣлались имъ не ради краснаго словца, а скорѣе въ назиданіе самому себѣ, что такъ дѣ­лать не слѣдуетъ. По крайней мѣрѣ, такъ самъ онъ го­воритъ объ этомъ[96]. Отсюда тонъ «Записокъ» отличается объективною спокойностію. Этотъ тонъ остается таковымъ [XXXVIII]даже и тогда, когда Николаю Герасимовичу приходится заносить въ свои «Записки» такіе, лично его касающіеся случаи или факты проявленія черной неблагодарности къ нему со стороны нѣкоторыхъ лицъ, которые даже на нашъ, посторонній взглядъ каж утся возмутительными[97]. Натура посредственная, плохо воспитанная, разразилась бы въ этомъ случаѣ проклятіями, а онъ, повторяемъ, остается спокоенъ и утѣшается только тѣмъ, что «нельзя на свѣтѣ прожить безъ какого-либо несчастія»[98], потому что «жизнь дарована намъ какъ милость и (какъ) долж­ность. Счастіе есть милость, а терпѣніе несчастій — долж­ность. Получивъ милость, не имѣемъ мы права отказы­ваться отъ должности»[99].

Этотъ вполнѣ спокойный тонъ «Записокъ» въ связи съ тонкимъ критическимъ чутьемъ и замѣчательною спо­собностію ихъ автора морализировать все то, что шло сверху, извнѣ, и что совершалось въ мѣстной обществен­ной и частной жизни, — придаетъ имъ, «Запискамъ», тотъ глубочайшій интересъ, какой онѣ успѣли возбудить въ мѣстномъ обществѣ[100].

Языкъ «Записокъ» не всегда грамматически прави­ленъ. Авторъ, видимо, вовсе не заботился о литературной отдѣлкѣ ихъ. Впрочемъ, мѣстами языкъ «Записокъ» мож­но признать вполнѣ литературнымъ, особенно тамъ, гдѣ авторъ мастерски рисуетъ картины общероссійскихъ бѣд­ствій[101] или дѣлаетъ характеристику исторически извѣст­ныхъ лицъ, въ родѣ, напр., Суворова[102]. [XXXIX]{{{1}}}Въ заключеніе долгомъ своимъ считаю принести здѣсь глубочайшую благодарность владѣлицѣ настоящихъ «Записокъ», дочери автора ихъ, Аннѣ Николаевнѣ (по мужѣ) Васильевой, любезно передавшей мнѣ этотъ дра­гоцѣнный для нашего края документъ для напечатанія его въ изданіяхъ Саратовской Ученой Архивной Ком­миссіи.

В. П. Соколовъ.
——————
  1. См. предъидущій очеркъ.
  2. Астраханская семинарія открыта 6 янв. 1778 году «по нуждѣ въ ученыхъ людяхъ дли города знатнаго и стариннаго». На содержаніе ея, при самомъ открытіи, ассигновано было св. Синодомъ 2000 р. оклада, которые по­ступили въ распоряженіе мѣстнаго архіерея Антонія Румовскаго. Помѣщалась семинарія сначала въ наемномъ домѣ, а потомъ, съ 1783 г. въ собственномъ домѣ. Учителя для преподаванія въ ней вызывались изъ академій: кіевской, московской и казанской и даже изъ рязанской семинаріи. Предметы философ­скіе и богословскіе были введены и стали изучаться только съ 1787 года, а ректуры введены еще позднѣе въ 1791 году. Число учениковъ въ ней къ концу XVIII в. доходило до 280. — См. соч. проф. П. В . Знаменскаго: «Духов­ныя школы въ Россіи». Казань 1881 г. стр. 510—511.
  3. Изъ нихъ пять человѣкъ умерло въ теченіе 1774—1790 г.
  4. Студентами въ то время назывались только ученики высшихъ семи­нарскихъ классовъ — Философскаго и богословскаго — въ отличіе отъ учениковъ другихъ классовъ семинаріи. Впрочемъ, не всегда соблюдалось подобное раз­ граниченіе: студентами назывались и вообще всѣ семинаристы и даже учени­ки духовныхъ училищъ. — Знаменскій, op. cit. стр. 756, 389, 569.
  5. «Публично» — въ томъ смыслѣ, что слушателями его были и семи­наристы и посторонняя публика, такъ какъ эти «толкованія» происходили въ семинарской церкви до, или послѣ литургіи. Такой обычай былъ во многихъ семинаріяхъ. — Знаменскій — 759.
  6. Значитъ ни въ Балашовѣ, ни въ Енотаевскѣ Н. Г. не жилъ, а только числился.
  7. Въ этомъ году Николай Герасимовичъ собственно только получилъ со­гласіе пенз. архіерея на свое перемѣщеніе въ пензенскую епархію, переводъ же его сюда фактически состоялся въ началѣ слѣдующаго 1806 года и прямо въ Саратовъ. — См. «Записки дневныя» — конецъ ноября и декабря 1805 года.
  8. Слова А. Ф. Леопольдова, который вскорѣ послѣ смерти Николая Герасимовича (†26 янв. 1836 г.) написалъ и потомъ напечаталъ въ «Сынѣ Отечества» небольшую замѣтку подъ заглавіемъ «Некрологія». Впослѣдствіи «Некрологія» была перепечатана въ сокращеніи въ «Историч. очеркѣ Сарат. края» 1848 г. подъ заглавіемъ: «Н. Г . Скопинъ» (стр. 192—196). Ссылаясь и здѣсь и на послѣдующихъ страницахъ на «Некрологію», мы разумѣемъ ту «Некрологію», которая была напечатана въ «Сынѣ Отечества», и которая даетъ болѣе точное представленіе о личности Николая Герасимовича.
  9. Это извѣстно по устному преданію.
  10. Изъ черновато письма Николая Герасимовича отъ 1806 г. къ пенз. архіерею Гаію. Письмо написано по поводу дошедшихъ до Гаія слуховъ, что будто бы онъ, Скопинъ, хочетъ снова перейти въ Астрахань.
  11. «Ученый» здѣсь равносильно «кончившій курсъ семинаріи».
  12. Изъ черновато письма Николая Герасимовича, отъ 1806 г ., къ астрах. архіепископу Анастасію. Ср. «Астрах. Епарх. Вѣдомостей» 1879 г. № 4. стр. 60, 61.
  13. Свѣдѣнія о пастырской дѣятельности Н . Г. въ Астрахани отчасти взяты мною изъ письма ко мнѣ (отъ 2 0 іюня сего года) преподавателя астра­ханской духовной семинаріи, священника Мих. Пл. Малицкаго, который из­влекъ ихъ изъ семинарскаго и консисторскаго архивовъ и любезно сообщилъ ихъ мнѣ въ сказанномъ письмѣ, за что и приношу достоуважаемому о. Ма­лицкому искреннюю благодарность.
  14. См. «Записки дневныя» подъ 17—18 апрѣля 1803 года.
  15. Онъ часто отдавалъ нуждающимся послѣднюю копѣйку, за исправле­ніе церковныхъ требъ по приходу своему никогда ничего не брадъ съ людей бѣдныхъ. Такъ дѣлалъ онъ и въ Астрахани, и въ Саратовѣ.
  16. См. письмо (изъ Астрахани) къ Николаю Герасимовичу архим. Парѳенія. отъ 6 февраля 1806 года.
  17. Изъ письма учителя астрах. семинаріи Ивана Еланскаго къ Н . Г., отъ 21 іюля 1809 года.
  18. Изъ письма Н. Г. къ пензен. архіерею.
  19. Прошеніе это помѣчено августомъ 1805 года.
  20. Ом. «Записки дневныя» по 1805 годъ passim.
  21. См. «Записки дневныя» — подъ 8 окт, 1803 г.
  22. Ibidem — подъ 1 янв. 1801 г.
  23. Ibid.— подъ 23—25 авг.
  24. Ibid. — подъ 1 ч. марта 1797 года.
  25. См. «Записки дневныя» съ 1794 по 1805 годы — passim.
  26. Ibidem. — подъ 19 февр. 1801 г.
  27. Ibidem. — подъ 30 іюля 1804 г.
  28. Ibid. — годы 1794—1805 passim.
  29. См. «Записки дневныя» подъ 23—26 окт. 1804 г.
  30. Ibidem. — подъ 31 авг. 1805 г.
  31. Ibid. — подъ 30 ноябр. 1805 г.
  32. Намъ приходилось слышать, что палица собственно не составляла награды для Николая Герасимовича, но что она составляла необходимую принадлежность Высочайше пожалованной въ этомъ же 1809 году «крещатой риз­ницы» (см. подъ 17 янв. (1809 г.), такъ что ношеніе ея было ему только дозволено; но это — неправда: Николай Герасимовичъ былъ именно награжденъ палицею за «отличное и ревностное служеніе» свое.
  33. Дворянскую грамоту, подписанную предводителемъ дворянства кн. М. Чегодаевымъ и 8 депутатами, Николай Герасимовичъ получилъ изъ Сарат. дворянск. депут. Собранія 24 іюня 1816 г. По этой грамотѣ «онъ и родъ его внесенъ въ дворян. родословную Сарат. губерніи книгу, въ 1-ю ея часть».
  34. Участіе Николая Герасимовича въ этой коммиссіи доставило ему много хлопотъ и даже огорченій, такъ какъ коммиссія существовала только номиналь­но, распоряжался же всѣмъ предсѣдатель ея, архим. Савва; который въ раз­ное время совершенно безконтрольно израсходовалъ около 5800 р ., а на что неизвѣстно; между тѣмъ Сарат. Казен. Палата деньги эти хотѣли взыскать со всѣхъ членовъ коммиссіи, въ томъ числѣ и съ Никол. Герасим. — См. отноше­ніе строит. коммиссіи въ Саратов. Казенн. Палату, отъ ноября 1824 г.
  35. Онѣ взяты нами изъ Формулярнаго списка Никол. Гер. за 1827 годъ. Списокъ хранится въ Сарат. дух. консисторіи.
  36. Изъ письма какого то Герасима Покровскаго къ Никол. Герасим., отъ 9 іюня 1808 г., изъ Москвы.
  37. Ibidem.
  38. По словамъ А. Ф. Леопольдова, который лично зналъ Николая Ге­расимовича, воля послѣдняго была, въ извѣстныхъ случаяхъ, «непреклонна даже и тогда, когда сила власти (высшей) брала верхъ надъ его личными си­лами». Но, прибавляетъ Леопольдовъ, онъ всегда былъ справедливъ. — См. «Некрологію».
  39. Нагляднымъ доказательствомъ всего этого служитъ, между прочимъ, то обстоятельство, что Николай Герасимовичъ оставилъ послѣ себя три огром­ныхъ тома бумагъ, въ которыхъ собранъ имъ самый разнородный матеріалъ, какой только онъ могъ извлечь изъ рукописныхъ тетрадей и газетъ или книгъ, появлявшихся въ свѣтъ въ концѣ XVIII и первой четверти XIX столѣтій.
  40. Такъ характеризуетъ поэтическое дарованіе Николая Герасимовича Леопольдовъ. Мы не нашли въ архивѣ Н. Г. особыхъ тетрадей его «стиховъ».
  41. Въ вышесказанныхъ трехъ томахъ бумагъ мы нашли цѣлые трак­таты, написанные рукою Николая Герасимовича на трехъ послѣднихъ восточныхъ языкахъ.
  42. Достовѣрно извѣстно, что въ это время въ астраханской семинаріи введено было преподаваніе татарскаго, армянскаго и калмыцкаго языковъ, хотя «сія вѣтвь знаній не имѣла желаемаго успѣха». — Астраханскія Епарх. Вѣдом. 1879 г. № 4, стр. 60.
  43. Это видно изъ писемъ Николая Герасимовича къ астрах. вице-губер­натору П. Арх. Зотову и къ оберъ-секретарю св. Синода Журихину, кото­рые имѣли въ саратовскомъ и Вольскомъ уѣздахъ значительное количество земли, и то мѣняли ее на землю въ другихъ уѣздахъ, то продавали, то при­купали къ ней сосѣдніе участки. Веденіе же дѣла оба они поручали Николаю Герасимовичу, какъ лучшему юристу въ Саратовѣ.
  44. См. «Некрологію» Леопольдова и «Записки дневныя» — passim.
  45. Домикъ, въ которомъ Николай Герасимовичъ жилъ послѣ большаго пожара 1811 года, доселѣ уцѣлѣлъ. Онъ стоитъ въ оградѣ Казанской церкви, въ юговосточной части, и нынѣ принадлежитъ какому то мѣщанину.
  46. Такъ завязалась у Николая Герасимовича переписка, напримѣръ, съ министромъ внутреннихъ дѣлъ О. Н. Козодавлевымъ, который въ письмахъ своихъ «усерднѣйше» поздравлялъ Н. Г—ча съ каждымъ большимъ праздни­комъ и «съ Ангеломъ» (6 декабря).
  47. Авторъ знаменитаго и, въ своемъ родѣ, пока единственнаго сочи­ненія: «Исторія Россійской іерархіи» въ 2 томахъ. О другихъ сторонахъ его дѣятельности см. въ книгѣ проф. Знаменскаго: «Духовныя школы въ Рос­сіи», стр. 684, 686, 695, 704, 773.
  48. См. о немъ спеціальное изслѣдованіе Н. Полетаева: «Труды митр. Кіев. Евгенія Болховитинова по исторіи русской церкви». Казань 1889 г.
  49. Въ виду этого онѣ будутъ особо напечатаны въ «Трудахъ» Сарат. Учен. Архив. Ком.
  50. Говоримъ: «болѣе извѣстны», потому что всѣхъ лицъ, состоявшихъ съ Николаемъ Герасимовичемъ въ перепискѣ, трудно перечислить. Мы имѣли у себя особую объемистую тетрадь, въ которой (раздѣленной на два столбца) отмѣчено время полученія и время отсылки Николаемъ Герасимовичемъ писемъ. Такихъ отмѣтокъ въ тетради масса, и это только въ теченіе 1806— 1813 года. Переписывался онъ даже съ нѣкоторыми изъ жителей Молдавіи и о. Крита.
  51. По словамъ Леопольдова («Некрологія») эта переписка была очень обширна и заключала въ себѣ драгоцѣнный матеріалъ для исторіи края Сара­товскаго. Но въ настоящее время изъ этой переписки сохранилось всего два—три письма.
  52. Николай Герасимовичъ имѣлъ похвальную привычку — оставлять у себя черновыя письма.
  53. Такъ, напр.: въ одномъ письмѣ къ какой-то превосходительной особѣ Николай Герасимовичъ распространяется о «Historia naturalis» Плинія; въ другомъ — о «Похвальномъ словѣ Траяну»; въ третьемъ (къ астрах. обыва­телю Ник. Демьянову) — развиваетъ цѣлую теорію на тему: можно ли любить враговъ? и т. д.
  54. См. «Некрологію» Леопольдова.
  55. Такое впечатлѣніе на саратовцевъ произвела проповѣдь его, произ­несенная въ Троицкомъ соборѣ 28 іюля 1812 г. — Саратовскіе старожилы, по преданію, знаютъ эту проповѣдь доселѣ: впечатлѣніе отъ нея передавалось отъ поколѣнія къ поколѣнію и, повидимому, нисколько не ослабѣло въ тече­ніе 78 лѣтъ!
  56. См. письмо Козодавлева къ Николаю Герасимовичу отъ 30 августа 1807 г. и отвѣтное пиеьмо его Козодавлеву отъ 18 сент. того же года.
  57. См. «Записки дневныл» подъ 5 дек. 1803 г.
  58. У Николая Герасимовича были три дочери: Александра, Елена и Анна и три сына: Петръ, Павелъ и Николай. Изъ нихъ: Александра умерла на 5 году (6 авг. 1796 г.) «она была пріятна и забавна, имѣла много умишка»; Елена Николаевна, воспитывавшаяся, за неимѣніемъ тогда въ Саратовѣ жен­скихъ школъ, въ домѣ предводителя дворянства П. С. Шевырева, подъ руко­водствомъ гувернантокъ — француженокъ и домашнихъ учителей, недавно умерла на 87 году отъ рожденія дѣвицею; Анна Николаевна, нынѣ здравствующая 87 лѣтняя старушка, — вдова, была выдана лично сарат. еп. Іаковомъ за колл. ассеcора Васильева; Петръ Николаевичъ, начавшій съ 12 сент. 1812 г.) свою службу канцеляристомъ въ Сарат. Губ. Правленіи, благодаря своимъ отмѣн­нымъ способностямъ, быстро составилъ себѣ карьеру: съ 1831 года онъ былъ вице-губернаторъ въ г. Минскѣ, а съ 1834 г. предсѣдателемъ Кавказской ка­зенной палаты; имѣлъ много орденовъ; Павелъ Николаевичъ, получившій обра­зованіе въ медико-хирургической академіи, былъ старшимъ врачемъ въ Сим­бирскѣ при александровской больницѣ; Николай Николаевичъ, получившій обра­зованіе въ Казанскомъ университетѣ, былъ чиновникомъ особыхъ порученій при Сарат. губернаторѣ.
  59. См. «Записки дневныя» подъ 8 янв. 1801 г.
  60. Ibidem. годъ 4—6 авг. 1813 г.
  61. См. «Некрологію» Леопольдова. Ср. его же «Историч. очеркъ Сарат. края» — стр. 141—142.
  62. Это довѣріе къ нему выражалось, между прочимъ, въ томъ, что епарх. начальство поручало ему секретныя дѣла. Такъ нанр., пензенскій архіерей Моисей два раза поручалъ ему секретно, съѣздить въ иргизскіе монастыри съ цѣлью болѣе близкаго ознакомленія съ бытомъ и религіознымъ настроеніемъ жившихъ тамъ раскольниковъ. Поводъ къ этому подали сами раскольники, жившіе въ г. Вольскѣ. При посѣщеніи пензен. еп. Моисеемъ Вольска, рас­кольники просили его: не препятствовать имъ имѣть у себя бѣжавшихъ къ нимъ священниковъ съ цѣлью отправленія у нихъ, раскольниковъ, богослу­женія, на что Моисей согласился, лишь бы раскольники увѣдомляли его о времени явленія къ нимъ бѣжавшаго священника, а вся братія составила бы объ этомъ актъ. Раскольники на это условіе съ удовольствіемъ согласились. Но когда былъ составленъ первый требуемый актъ, изъ Москвы прибылъ на Иргизъ одинъ изъ тамошнихъ раскольниковъ и велѣлъ актъ этотъ уничтожить, вслѣдствіе чего «еп. Моисей остался въ нѣкоторомъ пристыженій» и коман­дировалъ Николая Герасимовича на Иргизъ «разобрать дѣло». Чѣмъ оно кон­чилось, неизвѣстно. — См. Письмо Ник. Гер. къ пенз. еп. Аѳанасію, отъ 16 іюня 1812 г. и письмо къ какому то Вас. Алексѣевичу. — Это письмо безъ датъ.
  63. Разумѣемъ купленный для Николая Герасимовича дворянами при уча­стіи остальнаго общества домъ, стоявшій тамъ, гдѣ теперь находится домъ Кузнецова — «Татарская гостинница».
  64. См. «Саратовскія Епарх. Вѣдомости» 1870 г. № 8, стр. 229 и № 9, стр. 251.
  65. См. «Записки» въ нихъ подъ: 18 дек. 1797 г., 7 авг. 1800 г., 29 іюня 1811 г ., 28 іюля 1812 г., 12—13 авг. 1812 г.
  66. Желаніе его въ этомъ отношеніи было настолько скромно, что жа­лованье въ 500 р. асс. казалось ему огромнымъ. — См. «Записки» подъ 7 авг. 1800 г. — А между тѣмъ онъ занималъ двѣ должности — префекта семинаріи и священническую.
  67. См. ibid. подъ 26—28 март. 1814 г.
  68. Письмо отъ 1819 года.
  69. Всѣ пензенскіе и саратовскіе архіереи, за исключеніемъ одного Амвросія, очень уважали въ Николаѣ Герасимовичъ эту черту — самостоятель­ность и никогда не позволили себѣ «сокращать» ее: въ письмахъ своихъ къ нему они «покорнѣйше» просили его оказать свое вниманіе или покровитель­ство тому, или другому лицу даже изъ своихъ протеже — священниковъ. См., напр. письмо еп. Иринея къ Ник. Гер., отъ 25 дек. 1826 г.
  70. Не такъ поступали нѣкоторые другіе протоіереи, пользовавшіеся даже меньшею, чѣмъ Ник. Гер., самостоятельностью въ своемъ служебномъ положеніи: на нашей памяти два заслуженныхъ протоіерея въ NN лишились своихъ вкладовъ въ Скопинскомъ банкѣ: одинъ въ 200.000, другой 100.000 р ., а между тѣмъ всѣхъ доходовъ отъ прихода они получали не болѣе 1000—1500 рублей....
  71. Отъ другихъ годовъ «штрафного журнала» не сохранилось ни еди­наго слова; но онъ, говорятъ, былъ веденъ и за эти другіе годы.
  72. См. письмо его къ пенз. архіерею Амвросію; отъ 7 Февр. 1821 года.
  73. См. „Записки“ подъ 8 окт. 1803 года.
  74. Ibid. — подъ 1—2 ноябр. 1803 г. и подъ 21—26 авг. 1813 года.
  75. Преступленіе Николая Герасимовича состояло въ томъ, что въ этомъ году 13 января было день табельный — день рожденія Императрицы Ели­заветы Алексѣевны. А въ дни табельные, какъ извѣстно, запрещено кого бы то ни было хоронить.
  76. Указъ пенз. консисторіи объ этомъ состоялся 29 марта 1824 г. за № 2010. — См. о немъ «Труды» сарат. учен. архпвн. комиссіи 1888 г. т. I. выпускъ 111. стр. 384. — Изъ этого указа видно, что Николай Герасимовичъ похоронилъ архим. Савву въ табельный день въ силу крайности — «во избѣжа­ніе большаго запаха», такъ какъ трупъ быстро разлагался. Св. Синодъ, раз­смотрѣвъ дѣло, не нашелъ въ немъ «выходки» или «манифестаціи» и оправ­далъ Николая Герасимовича.
  77. Т. е. около двухъ мѣсяцевъ.
  78. См. «Записки дневныя»— апрѣль 1824 г.
  79. Письмо къ Журихину, отъ 16 Февр. 1825 г.
    Въ другомъ мѣстѣ (см. «Записки» подъ 22 ноябр. 1825 г.) Скопинъ такъ характеризуетъ Амвросія: «Свойствъ былъ сей архіерей новогородскихъ: уп­рямъ, своеправенъ, золъ и гордъ до того, что ни отъ кого ничего не при­нималъ, дѣлалъ, что хотѣлъ. Причиною и моего отрѣшенія было то, что хотѣлъ (онъ), низвергнувъ меня, вполнѣ ворочать по своему нраву. Сего онъ надѣлся потому, что я первый человѣкъ былъ въ епархіи, и потому, низло­живъ меня, надѣлся, что никто противустать ему не можетъ». Вотъ въ чемъ, значитъ, настоящая причина опалы на Николая Герасимовича: погребеніе арх. Саввы было только casus belli... Замѣчательно, что въ письмахъ своихъ, отъ 1820—1823 гг., къ Николаю Герасимовичу Амвросій называетъ послѣдняго: «ревностнымъ пастыремъ» и цѣлуетъ его «лобзаніемь святымъ».
  80. Письмо къ Журихину отъ 1 дек. 1824 г.
  81. Ibidem.
  82. См. «Записки дневныя» подъ 31 дек. 1817 г., ср. 6 янв. 1818 г., 18 дек. 1822 г.
  83. Ibidem. — подъ указанными числами 1826 г.
  84. Ibidem.
  85. См. «Некрологію» Леопольдова.
  86. Передано со словъ прот. И. И. Позднева, который слышалъ ихъ изъ устъ давно умершаго прот. Евд. Ст. Троицкаго, сослуживца о. Скопина. — Троицкій участвовалъ въ церемоніи погребенія его, Скопина.
  87. См. Письмо его, отъ 8 окт. 1888 г., къ сыну Николая Герасимовича, Николаю Николаевичу Скопину.
  88. См. Письмо Ник. Гер. къ астрах. архіеп. Платону (?). — Письмо безъ датъ.
  89. У него были какія-то «особыя тетради», о которыхъ онъ упоминаетъ въ «Запискахъ» (подъ 12 февр. 1797 г.), но о которыхъ намъ ничего неиз­вѣстно. Дѣло въ томъ, что масса всевозможныхъ записокъ и тетрадей вы­крадена была вскорѣ послѣ смерти Николая Герасимовича. Воры разсчитыва­ли поживиться болѣе цѣнными вещами, хранившимися, но ихъ предположе­нію, въ кладовой сиротъ Скопиныхъ, но нашли однѣ бумаги, которыя про­дали на пѣшкѣ.
  90. См. Письмо его въ Пензу, къ прот. Ф. Ив. Ливанову, — отъ 18 февр. 1806 г.
  91. Изъ письма Николая Герасимовича, отъ 18 февр. 1806 къ рек­тору (имя не обозначено) пензенской семинаріи.
  92. См. «Записки» подъ 3 авг. 1811 г. и 22 мая 1820 г.
  93. «Это не для выпуска въ свѣтъ говорится» — запись подъ 1 янв. 1804 г.
  94. Подъ 1—5 дек. 1798 г., 17—20 янв. 1800 г., 1 янв. 1801 г. и др.
  95. Въ этомъ отношеніи „Записки“ не имѣютъ ничего равнаго себѣ въ памятникахъ саратовской старины. Онѣ, вопреки разнаго рода толкамъ о пе­ремѣнѣ въ послѣднее время климата въ Саратовѣ, доказываютъ намъ, что, въ сущности, никакой перемѣны въ климатѣ не произошло за время съ 1808 по настоящій годъ; что, напротивъ, въ прежнее время природа въ Саратовѣ „дурила“, больше, чѣмъ въ наше время. Вотъ, на выдержку, нѣкоторыя мѣста изъ „Записокъ“ „Декабрь. (1807 г.): грязно и темно“; „3 мая (1808 г.): падалъ снѣгъ“; въ концѣ декабря 1814 г. былъ громъ; а 18 янв. 1823 г. ночью была молнія.
  96. „Сіе длинное примѣчаніе отнюдь не во осужденіе его (учителя Доку­чаева) пишу, но въ наставленіе свое собственное, ибо изъ всего надобно по­учаться“. См. „Записки“ подъ 8 янв. 1803 года.
  97. См. „Записки“ — апрѣль 1824 г.
  98. См. „Записки“ 23 ноября 1825 г.
  99. Ibidem — подъ 3 авг. 1811 г.
  100. Отрывки изъ „Записокъ“ были напечатаны въ „Cарат.Дневн.“ подъ 18 и 25 апр. 1890 г. №№ 79 и 85.
  101. См. напр., подъ 19 дек. 1798 г.
  102. См. подъ 10—25 мая 1800 г.