1812 год в воспоминаниях современников
М.: Наука, 1995.
«Бедственная переправа французской армии через р. Березину при бегстве Наполеона из Москвы в 1812-м году». [Конец 1830-х — начало 1840-х годов] править
Рукопись воспоминаний хранится в фонде М. П. Погодина, среди материалов журнала «Москвитянин», где в 1840-х годах печатались исторические документы об Отечественной войне и мемуары ее участников. Она предназначалась, вероятно, к публикации в этом журнале. Рукопись не датирована и не имеет авторской подписи. Из текста ясно только, что автор — штабной офицер, находившийся во время Березинского сражения при командующем одним из корпусов 3-й Западной армии П. В. Чичагова генерале от инфантерии А. Ф. Ланжероне, а затем — при командире ее авангарда генерал-лейтенанте Е. И. Чаплице. По характеру бумаги и почерка воспоминания могут быть предположительно датированы концом 1830-х — началом 1840-х годов. В поле зрения историков они не попали — отчасти, видимо, потому, что не были описаны в изданных в 1950—1970-х годах указателях мемуарных источников, хранящихся в ОР РГБ [Указатель воспоминаний, дневников, путевых записок XVIII—XIX вв. (из фондов отдела рукописей). М., 1951; Воспоминания и дневники XVIII—XX вв. Указатель рукописей. М., 1976].
Анонимные воспоминания о Березинской переправе в известной мере перекликаются с опубликованными записками других ее очевидцев, главным образом военачальников, командовавших крупными соединениями, — К. О. Ламберта, А. Ф. Ланжерона, Е. И. Чаплица, самого П. В. Чичагова и др. Но во многом публикуемые воспоминания дополняют эти записки. Автор наблюдал Березинскую операцию со своей особой, несколько раз менявшейся в ее ходе позиции, и его рассказ интересен не столько сведениями о стратегической стороне событий, освещенной в упомянутых выше записках, сколько с живыми подробностями относительно обстановки в 3-й Западной армии накануне переправы, неудачных действий адмирала Чичагова, боев 14— 16 ноября 1812 г. в районе Борисова и гибели остатков наполеоновских войск при их преследовании от Березины до прусской границы.
При нашествии Наполеона с более шестисоттысячною армиею в Россию наши три действующие армии, коих числительность не составляла и половину той массы, расположенные по западной границе империи, должны были, по общей диспозиции, действовать более в оборонительном смысле. Третья армия (при коей я находился), состоявшая из 2-х корпусов генералов Дохтурова и Сакена, под главным начальством генерала Тормасова, была расположена в губерниях Гродненской и Волынской, имея против себя неприятельской австрийской корпус кн. Шварценберга, шедшего со стороны Брест-Литовского. Но как Австрия, равно и прочие германские государства, будучи принужденно увлечена Наполеоном в эту войну, то Шварценберг действовал неохотно-медленно, и, за исключением нескольких сражений (под Кобрином, Городечно, Выжвою, Слонимом и др.), все действия состояли большею частию в эволюциях, пока Наполеон не прислал наблюдателем за австрийцами генерала Ренье, — тогда дела принимали вид несколько посерьезнее.
Между тем, как мы играли с австрийцами в эту, так сказать, шахматную игру, к нам успела прибыть — после счастливого замирения с Турцею — Молдавская наша армия под начальством адмирала Чичагова. Генерал Тормасов получил другое назначение, а Чичагов, назначенный главнокомандующим обеих армий, начал действовать уже наступательно. Корпус Сакена был назначен действовать против Шварценберга, а адмирал с прочими войсками двинулся по направлению чрез Несвиж и Минск к Борисову, где должно было встретить бегущего уже из Москвы неприятеля и преградить ему дорогу на Вильно при переправе чрез р. Березину.
Армия прибыла точно вовремя, но адмирал не имел положительных сведений о действиях наших 1-й и 2-й армий и в каком они расстоянии от Борисова, ибо сообщение с ними было прервано. У самого Борисова находился неприятельский отряд польского генерала Домбровского1, занимавшего с 6-ю орудиями мостовое укрепление (tête de pont[1]), которое было взято приступом, нашим храбрым авангардным начальником гр. Ламбертом2. Домбровский с остатком своего отряда был прогнан за длинный борисовский мост и за город, но при этом деле был ранен в ногу гр. Ламберт, и авангард был поручен гр. Палену3; армия расположилась на бивуаках за мостом, т. е. по правую сторону реки, а адмирал со всем штабом, равно и штабы корпусных командиров, переехали мост, заняли квартиры в городе, лежащем на левой стороне реки.
Гр. Пален, преследуя остатки Домбровского отряда еще 8 верст, встретил всю армию Наполеона, тотчас послал адъютанта к главнокомандующему с донесением; но адмирал не хотел верить, что тут вся армия Наполеона. Не прошло и 1/2 часа, как другой посланный от Палена прискакал с известием, что авангард, не могши удержать сильного натиска неприятеля, в расстройстве ретируется.
Тогда адмирал приказал послать одну бригаду на подкрепление Палену, все не доверяя, что сам Наполеон так близок, а сам сел за стол обедать. Но уже было поздно! — бригада, назначенная на подкрепление к Палену, насилу могла пробраться чрез длинный мост, заваленный обозом, вьюками, маркитантскими повозками и артиллериею в беспорядке отступающего нашего авангарда.
Пушечные и ружейные выстрелы слышны были близь самого города. Адмирал, оставив свой обед (который еще горячий попался на тощий желудок французам), успел только сесть на лошадь, как и все прочие генералы со своими штабами (я находился тут же при корпусе гр. Ланжерона), все помчались к мосту, на котором сделалась ужасная суматоха и давка, чтобы очистить главнокомандующему дорогу. Маркитанские повозки были первою жертвою, их столкнули с лошадьми и товарами под мост, меня чуть-чуть не постигла та же участь; уже задние ноги моей лошади повисли вниз, но, ухватясь за перила, я удержал собою и лошадь, пока подбежавшие солдаты не подали мне помощь, выдернув ее за хвост и гриву. Тут же я видел трогательную сцену, как графиня Ламберт сопровождала своего накануне раненого супруга, ехавшего верхом, поддерживая раненую его ногу, чтобы при такой суматохе не развредили.
Когда войска нашего авангарда и артиллерия переправились и мост очистился, главнокомандующий спросил: все ли войско перешло? и по утвердительном ответе он приказал сжечь мост, хотя, как потом оказалось, еще много егерей и казаков было на той стороне, принужденных (за неимением уже моста) разбрестись по лесу для отыскания себе переправы или брода и явившихся уже на другой день к своим командам. Сожжение моста было лишнею предосторожностью (как говорили и тогда). Наполеон не решился бы переправляться через мост, имевший по крайней мере 150 сажен длины. Таким образом, уступив неприятелю г. Борисов, всех наших раненых, канцелярию главнокомандующего и вдобавок вкусный обед со всем прибором, адмирал Чичагов расположился лагерем на правой стороне Березины, против Борисова; это было в конце октября или начале ноября4; холод был уже очень чувствителен. Адмиралу и прочим штабам вырыты были землянки. В таком бездейственном положении простояли мы три дня; разосланы были вверх и вниз по реке небольшие отряды для наблюдения за действиями неприятеля. В ночь на четвертые сутки главнокомандующий получил от гр. Витгенштейна5, преследовавшего по пятам неприятеля, уведомление, что Наполеон намеревается, по-видимому, устроить переправу вниз по реке в 25 верстах от Борисова6. И действительно там делались приготовления к устройству моста, но это была военная хитрость, чтоб отвлечь внимание, которая и совершенно удалась Наполеону. Адмирал двинулся со всею армиею к означенному пункту, оставя гр. Ланжерона с 8 тыс. чел. против сожженного моста для наблюдения. Генерал Чаплиц7 с легким кавалерийским отрядом 2 тыс. чел. и двумя конными орудиями имел наблюдательный пост в 8 верстах выше Борисова около дер. Стахова и Брилева, против которых неприятель действительно начал устраивать свою переправу и где река, протекая по топкому местоположению в версту шириною, несколькими рукавами образующих два небольших островка, никак нельзя было этого предположить; но, как с другой стороны, вся эта местность, покрытая лесом и кустарником, представляла удобство для скрытного действия, то она и была избрана предпочтительно.
Когда генерал Чаплиц удостоверился в действительности работ для переправы неприятеля, он немедленно послал к адмиралу донесение с нарочным, который проездом чрез наш лагерь сообщил об этом и гр. Ланжерону. Граф не мог оставить назначенный ему пост, чтоб подать помощь генералу Чаплицу, без разрешения главнокомандующего. Но пока посланный от Чаплица доехал к адмиралу, сделавшего уже переход в 25 верст, и пока Ланжерон получил повеление содействовать Чаплицу, прошли уже почти сутки. Это время неприятель употребил почти беспрепятственно, чтобы набросить мост чрез три рукава реки, пользуясь положением островков; я сказал почти беспрепятственно, потому что лишь только из двух легких орудий, находившихся у Чаплица, сделано было несколько выстрелов, как залпом 48 тяжелых орудий наши два орудия были обращены в щепки. Когда прибыл Ланжерон, уже не было возможности нанести неприятелю большого вреда, а тем менее препятствовать его переправе. Уже большая часть наполеоновской армии была на этой стороне и, построивши свои колонны и батареи против нас, громили без умолку, отодвинули небольшой наш отряд настолько, чтобы мы не могли вредить переправляющимся остальным их войскам. На другое уже утро прибыл главнокомандующий с армиею, шедшею всю ночь форсированным маршем, но уже было поздно, почти вся неприятельская армия переправилась. Густой лес препятствовал всякой эволюции в массах; половина армии, распущенная в стрелки по лесу, производила только безуспешную стрельбу, продолжавшуюся при громе пушек до поздней ночи.
Неимоверная торопливость, с которою неприятель старался перебраться на эту сторону, вскоре объяснилась, когда услышали мы сильную канонаду по другой стороне реки, быстро приближавшуюся. Корпуса гр. Витгенштейна и Платова неутомимо преследовали уже расстроенную армию Наполеона, и в надежде, что адмирал преградит ей путь на березинской переправе, напирали сильно. Арьергард французский, совершенно расстроенный, в беспорядке стремился к переправе; второпях построенные мосты не устояли против напора столпившейся на них массы обоза, кавалерии, артиллерии и людей; они рушились под этой тяжестью, и тогда уже образовался, так сказать, живой мост из лошадей и людей, и по ним переправлялись кто мог, как мог и насколько мог, пока сам не сделался точкой опоры следующему за ним товарищу. Более 20 тыс. чел. погребены в волнах Березины, а те, которые не отважились на этот живой мост, остались в плену у гр. Витгенштейна. Более 5 тыс. экипажей: фургонов, карет, колясок, дрожек и пр., ввезенные из Москвы, остались на том берегу. Ночь покрыла эту мрачную картину; но в эту ночь сильный мороз прозрачным саваном покрыл влажную могилу несчастных утопленников.
На другое утро казаки вышли на добычу, пробивали проруби и крючками начали вытаскивать утонувших, в ранцах и карманах коих находили разные золотые и серебряные вещи, святотатственною рукою награбленные в храмах Божиих. Тут были оклады с икон, церковные сосуды, подсвечники, ризы и пр.; я полюбопытствовал посмотреть, что там делается, и при мне казак вытащил женщину с грудным ребенком, крепко обхваченным руками матери, грустно было смотреть, я ушел.
Если бы адмирал Чичагов не сделал важной ошибки, не удалился бы с армией в противоположную сторону, а преградил бы неприятелю дорогу на Вильно, то, может быть, у Березины уже расстроенная армия Наполеона была бы совершенно истреблена и он сам не ушел бы от плена, но видно так угодно было Богу, чтобы человек, принесший кровь миллионам людей в жертву своему неограниченному самолюбию, сам испил до дня горькую чашу, ему предназначенную.
Он бросил свою армию на жертву голоду, холоду и болезням, сам в жидовских саночках ускакал в Париж, оформлять новую армию.
От Березины можно было считать французскую армию (la grande Armee[2]) как бы несуществующею; хотя числительность ее доходила, может быть, еще до 60-70 тыс., но нравственные, как и физические силы ее были совершенно убиты: начальники перестали повелевать, потому что солдаты не хотели и не могли повиноваться; слышен был только ропот и проклятия на того, кто привел их до такого положения. После березинского дела я был командирован в авангард к генералу Чаплицу, следовавшему непосредственно за бегущим неприятелем, и тут я был очевидцем всех бедствий, постигших французскую армию в продолжение ее отступления до самой границы.
Пасть или быть ранену в пылу сражения, одушевленный надеждою победы, к сему готовится всякий военный! Но какая надежда могла уже одушевить и что имели в виду эти несчастные? Тот, который одушевлял их своим присутствием, который одним словом воспалял их мужество и водил к победам — их кумир! — постыдно бежал, хуже Карла XII8 или Франциска I9.
Те, потеряв свои армии, после отчаянной битвы, бежали, когда уже некем было командовать, тогда как у Наполеона оставалось еще довольно войска. Но он не имел даже отрады сказать, как тогда Франциск, — «j’ai tout perdu hors l`honneur»[3], потому что запятнал свое имя и честь, насмехаясь святынею, дозволив осквернять св. храмы, превратив их в магазины и конюшни. Вот за что Бог наказал; еще в[4]… и его и сподвижников его. Видя над собою явную кару Господню, обессиленные голодом, усталые форсированным походом, оборванные и в худой обуви, не защищавшей их от сильных тогда наступивших морозов, они старались прикрыть свою наготу всем, чем только могли: награбленные юбки, капоты, салопы, скатерти, ноги в телячьих ранцах и т. п. В таком жалком маскараде тянулись остатки некогда победоносной армии la qrande Armée de Napoleon[5], как толпа нищих с отмороженными носами и ушами, с мрачными, дикими и отчаяние выражавшими лицами и с проклятиями на полумертвых устах! Их мародеры, как муравьи, расползлись по близлежащим деревням, чтобы найти пищи и тепла, но тут встречали их озлобленные жители и убивали без пощады.
Все деревни и местечки по дороге и по сторонам, чрез которые проходил неприятель, были им сожжены, и нам оставались одни пепелища для ночлегов. Не успевая ?подбирать своих отсталых, они оставляли их на волю Божию и великодушие наше, но в том положении, в каком мы сами находились, какую помощь могли мы дать этим несчастным?
Раз я видел, что несколько из этих несчастных полузамерзших подползли к догорающему строению (кабак) и, чтобы отогреться, ложились на тлеющие бревна и, не будучи в силах отползти, сжарились сами, а другие подползали, чтобы утолить голод сжарившимся товарищем.
С начала, до совершенного разложения армии, французы еще кое-как отстреливались, но когда начали усиливаться морозы (зима 1812 г. была очень сурова), то перестрелка становилась все реже и реже, наконец, и совсем перестала, и нам оставалось только, так сказать, конвоировать их, чтоб они не сбились с дороги. Зато уже и нам никак нельзя было сбиться; их трупы и умирающие образовали такую мрачную аллею, освещенную по ночам пожаром окрестных деревень, что жалость было смотреть и слышать вопли и проклятия, которые отчаяние заставляло извергать этих несчастных; лежачие с отмороженными членами, они умоляли солдат наших приколоть их, чтобы прекратить мучения. У подошвы малейшего пригорка оставались их экипажи, фургоны и пушки, потому что отощалые лошади не могли взвезти. Помню, как при подобном случае, между прочими фурами, французы трудились около одного фургона, разбив крышу фургона, вытаскивали с торопливостью что-то тяжелое. Лейб-эскадрон Павлоградского гусарского полка, шедший впереди, мигом понесся в атаку, забрал конвой обоза в плен, изрубив несколько несдававшихся. В фургоне оказалась казна — бочонки и мешки с наполеондорами.
Таким образом, провожали мы неприятеля, брали тысячами ежедневно в плен, бросая ружья, сдавались они, зная, что в плену не будут голодными.
В Вильне, где находились отдохнуть несколько дней (там был запасный магазин и, кажется, несколько свежего войска), они показали сопротивление; не доходя города, была довольно горячая стычка; раненых и убитых было много; но посланный в обход города наш отряд заставил их очистить город.
В Вильне оставили мы всех раненых своих и неприятельских, равно и пленных, продолжали гнать французов до самой границы Пруссии, чрез которую едва ли прошло 20 тыс. и то большею частию изнеможенных и больных. Эпидемическая горячка, сообщенная ими жителям пройденных ими мест, была последним вредом, нанесенным нашему Отечеству. Так кончилась участь 600-тысячной Великой армии, и к новому 1813 г. не осталось в пределах России ни единого вооруженного неприятеля, чем и совершились знаменательные слова в Манифесте Александра I10.
Примечания править
ОР РГБ. Ф. 231 (М. П. Погодин) 111. Карт. 25. № 12. Л. 1-6
1 Домбровский Ян-Генрих (1755—1818), польский генерал, создатель польских легионов. Участник восстания Костюшки (1794 г.). После 3-го раздела Польши (1796 г.) эмигрировал во Францию. В 1812—1813 гг. участвовал в войне с Россией на стороне Франции, командовал 17-й пехотной дивизией в корпусе И. А. Понятовского, после гибели которого принял командование над остатками польской армии.
2 Ламберт Карл Осипович (1771—1843), граф, французский эмигрант на русской службе, в 1812 г. генерал-майор, затем генерал-лейтенант, командовал корпусом в 3-й Западной армии и авангардом в армии П. В. Чичагова.
3 Пален 1-й фон дер Павел Петрович (1775—1834), в 1812 г. генерал-майор, затем генерал-адъютант, командовал авангардским отрядом в армии П. В. Чичагова, в 1813 г. — 2-й конноегерской дивизией в корпусе Ф. К. Корфа.
4 Войска П. В. Чичагова покинули левый берег р. Березины и расположились на правом, против г. Борисова 11 ноября.
5 Витгенштейн Петр Христианович (1768—1842), в 1812 г. генерал-лейтенант, затем генерал от кавалерии, командующий 1-м Отдельным корпусом, прикрывавшим Петербург, участвовал с ним в Березинской операции. После смерти М. И. Кутузова, с 16 апреля по 19 мая 1813 г. главнокомандующий русско-прусскими армиями, затем русскими войсками в Главной (Богемской) армии.
6 Извещение П. Х. Витгенштейна о том, что французская армия повернула к г. Бобруйску, так как Виктор покинул Черены, было получено Чичаговым в ночь с 12 на 13 ноября.
7 Чаплиц Ефим Игнатьевич (1768—1825), генерал-лейтенант, в 1812 г. командовал пехотным, затем авангардным корпусом в 3-й Западной армии.
8 Карл XII (1682—1718), король Швеции (1697—1718). В 1708 г., вторгшись в Россию, потерпел поражение под Лесной, а в 1709 г. был полностью разгромлен в Полтавском сражении и бежал в Турцию. Убит во время захватнического похода в Норвегию.
9 Франциск I (1494—1547), король Франции с 1515 г. Вел войну с Италией и был пленен при Павии в 1525 г.
10 Имеются в виду слова из Манифеста Александра I, изданного в Вильне 25 декабря 1812 г. в связи с изгнанием наполеоновской армии из России: «Уже нет ни единого врага на лице земли Нашей» (Краткие записки адмирала А. Шишкова… СПб., 1832. 2-е изд. С. 68-73).