У одного купца котъ очень разжирелъ.
И какъ не разжирѣть? лишь только спалъ да ѣлъ,
A на мышей и крысъ совсѣмъ и не глядѣлъ,
За то онѣ его ни сколько не боялись,
По милости его владѣя чердакомъ,
Неблагодарныя надъ нимъ еще смѣялись,
И Ваську смирнаго считали дуракомъ.
Однажды этотъ котъ, покушавши плотненько,
Пошелъ къ нимъ на чердакъ, чтобъ отдохнуть маленько,
Свернулся въ уголку клубкомъ.
И чтожъ? — Проклятыя вѣдь не дали покою!
Такую подняли возню между собою,
Что полъ отъ нихъ дрожалъ;
Но котъ смирнехонько лежалъ.
Подумали онѣ, что Васька ихъ боится;
Стучатъ, шумятъ, бранятъ и кошекъ и котовъ,
A онъ не шевелится,
Какъ будто ихъ не слышитъ словъ.
Вдругъ крыса бойкая, съ престрашными усами,
Съ предлиннымъ въ шесть вершковъ хвостомъ,
Кричитъ: «да сдѣлаемъ одинъ конецъ съ котомъ»!
"Съѣдимъ-ка мы его; увидите вы сами,
"Что очень вкусенъ онъ:
"Смотрите какъ жирёнь!
"Вотъ и обѣдъ готовъ! чего же дожидаться?
"Ну! ну! за дѣло приниматься,
"Которая изъ насъ храбрѣй,
"Ta носъ ему откуситъ;
"За мной, за мной скорѣй,
«Ступайте, кто не труситъ!»
Сказала и летитъ впередъ къ коту стрѣлой,
За ней всѣ прочія пустилися въ атаку. —
Чтожъ сдѣлалъ бѣдной Васька мой? —
Вступить рѣшился въ драку:
Вскочивши на ноги, согнулся весь дугой;
Шерсть поднялась на немъ; онъ засверкалъ глазами,
И началъ работать когтями и зубами;
Колонну цѣлую единымъ махомъ смялъ;
Смѣшались крысы, побѣжали;
Иныяже просить себѣ пощады стали;
Но котъ въ сердцахъ никакъ пардона на давалъ,
И въ кучу всѣхъ почти поклалъ.
Шути, да только осторожно,
А обижать совсемъ не должно;
Иной изъ нихъ, молчаливъ, смиренъ
И сноситъ долго оскорбленье;
Но естьли выведутъ его ужъ изъ терпѣнья,
То наглецовъ проучитъ онъ.
А. Измайловъ
Изъ клѣтки вылетѣлъ зеленый Попугай
И въ ближней рощѣ поселился,
А роща истинно была эдемской рай:
Кристальный тамъ ручей журча по камнямъ лился;
По берегамъ росла шелковая трава,
Кусты шиповника, сенетны дерева;
Кругомъ же множество большихъ деревъ вѣтвистыхъ
Кленовъ, дубовъ и липъ душистыхъ.
Тутъ жили сотни птицъ: малиновокъ, дроздовъ,
Синичекъ, пѣночекъ, варакушъ, соловьевъ.
Лишь утромъ горизонтъ отъ солнца озлашится,
Огромный хоръ пѣвцовъ пернатыхъ ужъ гремитъ,
Все въ рощѣ веселится;
Одинъ мой Попугай нахохлившись сидитъ,
Съ презрѣньемъ головой качаетъ,
Пѣвцовъ, пѣвицъ пересмѣхаетъ
И что въ немъ мочи есть свиститъ.
Дроздъ, по его словамъ, поетъ со всѣмъ безъ чувства;
А у Малиновки не достаетъ искуства;
У Соловья органъ хорошъ
И онъ въ солисты бы годился,
Когда бы у него съ годъ мѣсто поучился. — --
"Ты только лишь свистить и пѣтъ намъ не даешь, "
Всѣ птицы вышедъ изъ терпѣнья,
Сказали Критику — "да какъ ты самъ поешь?
"Дай своего послушать пѣнья!
«Примѣръ понятнѣе бываетъ наставленья;
„Мы постараемся манеръ твой перенять.“ —
Головку почесавъ и шею,
Свистунъ имъ отвѣчалъ: я мастеръ лишь свистать,
А пѣть такъ не умѣю!
А. Измайловъ.
Львица и Свинья.
Разхвасталась Свинья однажды передъ Львицей,
Что принесла она вдругъ дюжину дѣтей,
И вотъ какъ говорила ей;
„Ты, кажется, еще слывешь y насъ Царицей,
A одного родишь, и то не каждый годъ.
Ну, что вашъ передъ нашимъ родъ!
И можноль съ нашею сестрой тебѣ сравниться?
Взгляни-ка на моихъ ребятъ!
Двѣнадцать, видишь ли? двѣнадцать!“ … — Поросятъ!
А у меня одинъ, но Левъ за то родится.» —
Георгики писалъ Виргилій десять лѣтъ,
A прямо въ девять дней у нашего Вралева,
Поема можетъ быть готова.
За то Вралевъ рифмачъ, Виргиллій же — Поетъ.
Водопадъ и рѣка.
Съ ужаснымъ шумомъ низвергался
Ручей кристальною стѣной
Съ горы высокой и крутой,
О камни съ пѣной раздроблялся?
Кипѣлъ, плескалъ, урчалъ, ревѣлъ,
Крутилъ песокъ, стрѣлой летѣлъ;
Ни птица, ниже звѣрь къ нему не приближались
И ноги смертнаго въ него не опускались. —
Нашелся наконецъ
Одинъ отважный молодецъ,
Который на конѣ черезъ него пустился :
Онъ отъ разбойниковъ бѣжалъ
И смѣлымъ отъ боязни сталъ,
Конь только по брюхо, не больше, замочился
И вынесъ на берегъ противный сѣдока.
Разбойники за нимъ. — Онъ лошадь погоняетъ?
Скакалъ, скакалъ и вдругъ увидѣлъ, что рѣка
Ему дорогу пресѣкаетъ;
Рѣка была тиха, какъ зеркало гладка,
Притомъ не широка:
И такъ онъ смѣло въѣхaлъ въ воду;
Но чтожъ? — въ мгновеніе одна
Пошелъ съ конемъ на дна
И на съѣденіе нѣмыхъ достался роду.
Иной угрюмъ, суровъ, сердитъ,
Шумитъ, но только не вредитъ;
Другой такъ смиренъ, тихъ и на рѣчахъ прекрасенъ, —
Но онъ — то и опасенъ!
А. Измайловъ
Два Осла.
Ici bas maint talent n’est que pure grimace,
Cabale; et certain art de se faire valoir;
Mieux su des ignorans que des gens de savoir.
La Fontaine.
Шли два Осла дорогою одной,
И разсуждали межъ собой
О политическихъ и о другихъ предметахъ?
(Они ужь оба были въ лѣтахъ).
«Что, братецъ, говоритъ одинъ,
Какъ можетъ мнимой нашъ безхвостой господинъ —
Ну, знаешь — человѣкъ — ругаться такъ надъ нами,
Въ насмѣшку онъ зоветъ ослами,
Кого же? самыхъ ужь безмозглыхъ дураковъ!
А право у людей немного есть головъ,
Какія у ословъ!» —
— И вѣдомо! Да вотъ, безъ лести,
Каковъ ты, на примѣрь, у нихъ такого нѣтъ,
Гордился бы тобой Парламентъ, иль Совѣтъ. —
«Помилуй! много чести!»
— "Нѣтъ, нѣтъ, что чувствую, то я и говорю. —
«Конечно!… отъ тебя не скрою,
И я инаго Члена стою;
Но что же я передъ тобою?
Совѣтовалъ бы я Льву, нашему Царю,
Чтобъ, воспитать тебѣ наслѣдника для трона;
Ты, безъ пристрастія, умнѣе Фенелона.
Не полѣнись, любезный братъ,
О воспитаніи намъ сочинить трактатъ,
— То правда, я имѣю знанья,
Пригодныя для воспитанья;
Но не имѣю остроты
И краснорѣчія, какъ ты. —
„Э! шутишь! а твое Похвальное-то слово
Ослицамъ!… Лучше бы я самъ не написалъ.“
— Другое у меня еще теперь готово,
Изволь тебѣ прочту. — О, чортъ бы ихъ побралъ!
Другъ дружку до того хвалили,
Что послѣ и у всѣхъ ословъ въ почтеньи были.
Нѣтъ легче ничего, какъ нравиться глупцамъ,
Хвали ихъ, и они равно тебя похвалятъ,
Притомъ и въ нуждѣ не оставятъ,
Гдѣ много дураковъ, житье тамъ подлецамъ.
Страсть къ стихотворству! (*).
(*) Ето, кажется, не басня, а сказочка. Рдр.
Какъ пьянство, такъ и страсть кропать стихи бѣда!
Рифмачь и пьяница равно несчастны оба;
Ни страха нѣтъ въ нихъ, ни стыда;
Одинъ все будетъ пить, другой писать до гроба.
Былъ на Руси одинъ Поетъ,
Котораго весь знаетъ свѣтъ,
Но имени ему здѣсь нѣтъ.
Онъ вѣрно за грѣхи на муку намъ родился:
Лишь буквы выучилъ, — стихи писать пустился,
Да какъ же? — со всего плеча,
Что день, то новые стихи у рифмача.
Объявленалъ война — вотъ радость для урода!
Прочелъ реляціи, и ужь готова ода!
Изъ сродниковъ его изъ ближнихъ кто умретъ,
Онъ радъ и етому, тотчасъ перо берегегъ,
И мертвыхъ и живыхъ терзаетъ безъ пощады.
Въ сатирѣли его, какъ шута, осмѣеть,
Онъ плачетъ отъ досады,
Не пьетъ, не ѣстъ, не спитъ; однако же и тутъ,
Въ кропаніи стиховъ находитъ утѣшенье!
Простилъ бы я ему ужь ето согрѣшенье
Пускай бы только онъ писалъ;
А то стихами онъ всѣмъ уши прожужжалъ.
Одну жену до смерти зачиталъ,
Другая, не проживъ съ нимъ году,
За умъ взялась,
И развелась.
Былабъ какъ первая въ могилѣ безъ разводу!
Послѣдняя жена съ нимъ потому жила,
Что на ухо крѣпка была.
И люди у него никакъ не уживались,
Хотя для слушанья стиховъ чередовались, —
Вотъ наказалъ злодѣя Богъ:
Рифмачь опасно занемогъ;
Лежитъ, а бредитъ все стихами!
Призвали доктора. „Что сдѣлалося съ вами?“
Спросилъ тотъ у него: „У васъ конечно жаръ?“
— Какъ жару и не быть? Я правда ужь и старъ,
Но я Поетъ, притомъ же лирикъ;
И лирикъ первой, вамъ не лгу… —
„Пожалуите-ка пульсъ.“ — Еще сказать могу,
Что я и фабулистъ и трагикъ и сатирикъ. —
„Вамъ вредно много говорить.“
— Ну, а стихи читать мнѣ можно? —
„Нельзя.“ — Такъ умереть мнѣ должно!
Чтожъ ето, вы меня хотите уморить?
Я напишу на васъ за ето епиграмму.
Постойте, а propos. Я сочиняю драму
И выведу на сцену васъ…--
„А я, вотъ сей же часъ
По власти докторской употреблю и силу,
Покрѣпче ротъ вамъ завяжу
И муху шпанскую къ затылку приложу.
Вамъ вѣрно хочется въ могилу!“ —
Со страху прикусилъ языкъ себѣ больной.
Минуты не прошло одной,
Какъ Докторъ, прописалъ лѣкарство, удалился.
Рифмачь опять читать стихи свои пустился;
Читалъ, читалъ, читалъ, и такъ онъ ослабѣлъ,
Что Докторъ, потерявъ надежду, отказался
Да и никто лѣчить его не соглашался.
Вотъ онъ духовника позвать велѣлъ.
Съ сердечнымъ сокрушеньемъ
Покаялся ему въ грѣхахъ
(Не прозою, -а на стихахъ)
И подарилъ его своимъ стихотвореньемъ —
Посланьемъ — онъ ко всѣмъ посланія писалъ
И каждое въ печать особо отдавалъ. —
Самъ епитафію себѣ продиктовалъ, —
Ужь наконецъ языкъ у бѣднаго отнялся. —
И даже тутъ еще, пока онъ не скончался,
Все стопы пальцами считалъ!
А. Измайловъ.
Волчья хитрость
Басня.
(Подражаніе Лафонтену.)
По нуждѣ волкъ постился:
Собаки стерегли и день и ночь овецъ;
Однако же и волкъ былъ не глупецъ,
Вотъ думалъ, думалъ онъ и ухитрился.
Да какъ же? Пастухомъ проклятой нарядился,
Надѣлъ пастушій балахонъ,
Накрылъ себя широкой шляпой,
И опершись на посохъ лапой,
Подкрался въ полдень къ стаду онъ.
Пастухъ подъ тѣнью спалъ, собаки то же спали
И овцы всѣ почти, закрывъ глаза, лежали:
Любую выбрать могъ.
„A что“ волкъ думаетъ: „когда теперь примуся
Душить овецъ, то врядъ отсюда уберуся;
Начнутъ блеять, a я не унесу и ногъ.
Дай лучше отгоню подалѣе все стадо.
Постой, да вѣдь сказать хоть слово дурамъ надо;
Я слышалъ какъ пастухъ съ овцами говорилъ.“
И вотъ онъ пастуха какъ разъ передразнилъ, — Завылъ.
Поднялся вдругъ Барбосъ, за нимъ Тигрей вскочилъ;
Залаяли, бѣгутъ. Мой волкъ ужь прочь отъ стада;
Но въ аммуниціи плохая ретирада:
Запутался онъ въ платьѣ и упалъ.
Барбоска вмигъ его нагналъ,
Зубами острыми за шею ухватился;
Тигрей тутъ подоспѣлъ, за горло уцѣпился,
Пастухъ же балахонъ съ него и шкуру снялъ.
О святкахъ былъ я въ маскарадѣ:
Гляжу, стоитъ въ кружку какой-то Генералъ,
Въ крестахъ весь, вытянутъ какъ будто на парадѣ,
И какъ о тактикѣ онъ вралъ!
Чтожъ вышло? — Ето былъ капралъ!
А. Измайловъ.
Cлезы Кащея.
Сказка (*).
Не знаю точно кто, a проповѣдникъ славной,
Платонъ, Левандали, иль кто-то съ ними равной,
Однажды въ постъ великой говорилъ
О милостынѣ поученье,
И слушателей всѣхъ привелъ во умиленье.
Кащей у каѳедры стоялъ и слезы лилъ, —
Знакомой у него спросилъ:
,,Да что за удивленье!
Ты плачешь, кажется?» — Какъ слезъ не проливать!
Я ету проповѣдь во вѣкъ не позабуду…. —
«Чтожъ, станешь ли убогимъ подавать?»
— Нѣтъ, — милостыню самъ просить теперь я буду. —
А. Измайловъ.
(*) Изъ Поемы: L’Intérêt par Vigee, См. Almanach des Muses 1800.