Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXI/ДО

Анна Каренина — Часть I, глава XXI
авторъ Левъ Толстой
Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 98—100.

[98]
XXI.

Къ чаю большихъ Долли вышла изъ своей комнаты. Степанъ Аркадьевичъ не выходилъ. Онъ, должно быть, вышелъ изъ комнаты жены заднимъ ходомъ.

— Я боюсь, что тебѣ будетъ холодно наверху, — замѣтила Долли, обращаясь къ Аннѣ, — мнѣ хочется перевести тебя внизъ, и мы ближе будемъ.

— Ахъ, ужъ пожалуйста обо мнѣ не заботьтесь, — отвѣчала Анна, вглядываясь въ лицо Долли и стараясь понять, было или не было примиренія.

— Тебѣ свѣтло будетъ здѣсь, — отвѣчала невѣстка.

— Я тебѣ говорю, что я сплю вездѣ и всегда какъ сурокъ.

— О чемъ это? — спросилъ Степанъ Аркадьевичъ, выходя изъ кабинета и обращаясь къ женѣ.

По тону его и Кити и Анна сейчасъ поняли, что примиреніе состоялось.

— Я Анну хочу перевести внизъ, но надо гардины перевѣсить. Никто не сумѣетъ сдѣлать, надо самой, — отвѣчала Долли, обращаясь къ нему.

„Богъ знаетъ, вполнѣ ли помирились“, подумала Анна, услышавъ ея тонъ, холодный и спокойный. [99]

— Ахъ, полно, Долли, все дѣлать трудности, — сказалъ мужъ. — Ну, хочешь, я все сдѣлаю…

„Да, должно быть, примирились“, подумала Анна.

— Знаю, какъ ты все сдѣлаешь, — отвѣчала Долли: — скажешь Матвѣю сдѣлать то, чего нельзя сдѣлать, а самъ уѣдешь, а онъ все перепутаетъ, — и привычная насмѣшливая улыбка морщила концы губъ Долли, когда она говорила это.

„Полное, полное примиреніе, полное, — подумала Анна, — слава Богу!“ и, радуясь тому, что она была причиной этого, она подошла къ Долли и поцѣловала ее.

— Совсѣмъ нѣтъ; отчего ты такъ презираешь насъ съ Матвѣемъ? — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, улыбаясь чуть замѣтно и обращаясь къ женѣ.

Весь вечеръ, какъ всегда, Долли была слегка насмѣшлива по отношенію къ мужу, а Степанъ Аркадьевичъ доволенъ и веселъ, но настолько, чтобы не показать, что онъ, будучи прощенъ, забылъ свою вину.

Въ половинѣ десятаго особенно радостная и пріятная вечерняя семейная бесѣда за чайнымъ столомъ у Облонскихъ была нарушена самымъ, повидимому, простымъ событіемъ, но это простое событіе почему-то всѣмъ показалось страннымъ. Разговорившись объ общихъ петербургскихъ знакомыхъ, Анна быстро встала.

— Она у меня есть въ альбомѣ, — сказала она, — да и кстати я покажу моего Сережу, — прибавила она съ гордою материнскою улыбкой.

Къ десяти часамъ, когда она обыкновенно прощалась съ сыномъ и часто сама предъ тѣмъ какъ ѣхать на балъ укладывала его, ей стало грустно, что она такъ далеко отъ него, и, о чемъ бы ни говорили, она нѣтъ-нѣтъ и возвращалась мыслью къ своему кудрявому Сережѣ. Ей захотѣлось посмотрѣть на его карточку и поговорить о немъ. Воспользовавшись первымъ предлогомъ, она встала и своею легкою, рѣшительною походкой пошла за альбомомъ. Лѣстница наверхъ въ ея комнату выходила на площадку большой входной теплой лѣстницы. [100]

Въ то время, какъ она выходила изъ гостиной, въ передней послышался звонокъ.

— Кто это можетъ быть? — сказала Долли.

— За мной рано, а еще кому-нибудь поздно, — замѣтила Кити.

— Вѣрно съ бумагами, — прибавилъ Степанъ Аркадьевичъ, и, когда Анна проходила мимо лѣстницы, слуга взбѣгалъ наверхъ, чтобы доложить о пріѣхавшемъ, а самъ пріѣхавшій стоялъ у лампы; Анна, взглянувъ внизъ, узнала тотчасъ же Вронскаго, и странное чувство удовольствія и вмѣстѣ страха чего-то вдругъ шевельнулось у нея въ сердцѣ. Онъ стоялъ, не снимая пальто, и что-то доставалъ изъ кармана. Въ ту минуту какъ она поровнялась съ серединой лѣстницы, онъ поднялъ глаза, увидалъ ее, и въ выраженіи его лица сдѣлалось что-то пристыженное и испуганное. Она, слегка наклонивъ голову, прошла, а вслѣдъ за ней послышался громкій голосъ Степана Аркадьевича, звавшаго его войти, и негромкій, мягкій и спокойный голосъ отказывавшагося Вронскаго.

Когда Анна вернулась съ альбомомъ, его уже не было, и Степанъ Аркадьевичъ разсказывалъ, что онъ заѣзжалъ узнать объ обѣдѣ, который они завтра давали пріѣзжей знаменитости. — И ни за что не хотѣлъ войти. Какой-то онъ странный, — прибавилъ Степанъ Аркадьевичъ.

Кити покраснѣла. Она думала, что она одна поняла, зачѣмъ онъ пріѣзжалъ и отчего не вошелъ. „Онъ былъ у насъ, — думала она, — и не засталъ, и подумалъ, я здѣсь; но не вошелъ, оттого что думалъ поздно и Анна здѣсь“.

Всѣ переглянулись, ничего не сказавъ, и стали смотрѣть альбомъ Анны.

Ничего не было ни необыкновеннаго, ни страннаго въ томъ, что человѣкъ заѣхалъ къ пріятелю въ половинѣ десятаго узнать подробности затѣваемаго обѣда и не вошелъ; но всѣмъ это показалось странно. Болѣе всѣхъ странно и нехорошо это показалось Аннѣ.